Александр Прозоров - Басаргин правеж

— Не я помиловал. Суд боярский приговорил. Царской волей, по закону и по справедливости.

— А то поморы не знают? — громко хмыкнул воевода, раздвигая на груди дорогую жаркую шубу. — Ты же сам кого-то из них думе показывал. Они слышали, как ты за головы их бился, самому государю перечил.

— Кабы перечил, в ссылку бы сюда ехал, а не с поручением, — ответил Басарга. — Согласен со мной Иоанн Васильевич оказался. Выходит, что и размолвки у нас не имелось.

— И все же ты выговорил им помилование, боярин… — утвердительно кивнул Оничков. — Не понимаю я тебя, подьячий. Кабы здесь отпустил, то и мороки меньше вышло бы, и серебра в кармане зело прибавилось бы. А так: и в Москву гонял, и у плахи держал… А тем же самым все и кончилось. Токмо без прибытка.

— Прибыток-убыток, серебро-золото… — поморщился Басарга. — Что ты, будто купец, все на кошель переводишь? Бояре мы, слуги царские, державе русской опора. Ты пойми, кабы я деньги взял, то поморы, двинцы, крестьяне здешние в уверенности остались бы, что опричника царского купить можно! Тут заплатил — так решили. Здесь заплатил — иначе. Ныне же они запомнили, что в стране власть есть. Неподкупная, справедливая, правильная. Разве сие серебра того не стоило?

— Справедливость на хлеб не намажешь, подьячий…

— Экий ты, воевода… — рассмеялся Басарга. — Думаешь, я серебра и злата не люблю? Еще как люблю! Да токмо каждый человек для себя выбор сделать должен: что для него важнее, чем он торговать способен, а за что живот свой отдаст не колеблясь? Коли для тебя честь дороже злата — ты боярин. Коли кошель важнее — купец. Вот по сему выбору граница и проходит. Иной купец куда как богаче слуги государева бывает. Однако же все едино, как мошна ни тяжела, он остается смердом, а служивый — боярином. И всегда купец ниже боярина стоять будет!

— Я тоже честью не торгую! — вскинулся воевода.

— Так я в сем и не сомневаюсь, боярин… — Подьячий заглянул к себе в кубок и громко спросил: — Слушай, мы пить с тобой собрались али разговоры разговаривать?

— Пить, знамо! — встрепенулся воевода. — Долгие лета государю Иоанну Васильевичу!

— Долгие лета!

На некоторое время разговор затих — опричник старательно угощался, воевода тоже закусывал. Налил по кубкам еще вина, помялся и решился на вопрос:

— Ты, видно, с самим государем знаешься, взлетел высоко, дела большие ворочаешь… Может, замолвишь и за меня перед царем словечко? Мне тоже и дел больших хочется, и наград, и славы. Здесь же в безвестности сгнию.

— Разве ты не знаешь, воевода, откуда у бояр слава и награды берутся? — поднял на него глаза Басарга. — Через сечи смертные, через кровь пролитую, через походы тяжкие. Кто сейчас к царю всех ближе? Князь Воротынский, коего в Казани от смерти токмо крепость брони спасла, татары ужо ногами топтали. Андрей Басманов, что три дня в Арской башне супротив всего войска басурманского с малыми людьми отбивался. Да и меня, грешного, из сей башни к ногам царским умирать вынесли. Токмо повезло, выжил.

— Я согласен, — моментально кивнул воевода.

— Я знаю, какой же боярин от схватки кровавой уклонится? Да токмо прости, друже, но нет для тебя ныне войны никакой. Токмо схватки мелкие на порубежье тут и там случаются. Однако же и здесь тоже порубежье. Готовься и жди. Бог даст, прямо здесь тебя слава и найдет.

— За славу давай выпьем, — поднял бокал Володимир Оничков. — Чтобы каждого боярина его слава находила!

Ни тот, ни другой не знали, что слава все-таки найдет воеводу Оничкова. Но только через долгих тринадцать лет, когда тот разгромит каякских немцев — крупный шведский отряд, вторгшийся на поморские земли.

От Кеми до Соловецкой обители по хорошо накатанной дороге — всего сорок верст. Сей путь отдохнувшие лошади промчали на рысях всего за половину дня. Скакунов боярин не берег — все равно на острове опять отдыхать будут. Куда более его беспокоили промоины, тут и там обозначавшие себя обширными темными пятнами. Но Бог милостив — не провалились боярин с холопом, задолго до вечера спешившись у причала и осторожно заведя лошадей на обледеневший берег.

Тришка-Платошка скинул шапку, стал класть поклоны, отчаянно крестясь. Басарга же просто замер в остолбенении, не веря своим глазам.

— И куда это нас занесло? — пробормотал он и даже тряхнул головой, надеясь избавиться от наваждения.

Со времени последнего его приезда обитель не просто изменилась. Это был уже совершенно другой, невероятный монастырь. В центре его огромный белоснежный собор с черными куполами возносился к небесам, подавляя непостижимой каменной мощью [23] Спасо-Преображенский собор (1558–1566), уникальной двустолпной конструкции, 47 метров в высоту, был построен по проекту игумена Филиппа и надолго оставался самым большим и высоким храмом России. Кстати, построенная чуть ранее им же по своему проекту одностолпная Успенская трапезная тоже уникальна по архитектуре и тоже рекордсмен по размерам — 500 квадратных метров. . Откуда он взялся, когда, если всего шесть лет назад тут не было ничего, кроме развалин, — непостижимо…

Однако тут возник не только храм с высокой звонницей. По сторонам от него выросло еще множество каменных домов, десятки изб. В отдалении дымили трубами огромные сараи, размерами похожие на навесы для ладей. На ручье, не боясь мороза, крутилось большущее мельничное колесо, вал от которого уходил в кирпичный дом, гремящий и ухающий молотами. Через двор брели монахи, неся полные корзины рыбы, дальше полоскалось на веревках белье. За дальними постройками расстилалось Святое озеро — но и за ним темнел еще сарай, с освещенными окнами, возле которого что-то крутилось и стучало…

— Ну-ка, Тришка, возьми лошадей, — шепнул холопу Басарга. — Найди конюшню, расседлай, напои… Ну, ты знаешь. А я пойду огляжусь.

Посмотреть было на что. Два из сараев с трубами оказались работающими в полную мощь кирпичными заводами — похоже, они для строительства новых домов и храмов материал и поставляли. Дом напротив них был пивоваренной мастерской — именно мастерской, ибо сюда заходил один из валов мельницы и деревянной мешалкой крутил мутную, кисло пахнущую жижу в гигантской бадье. Кузня опричника уже не удивила так, как монастырская прачечная и палаты с двумя книгоделательными станками с ременным приводом. Было похоже, что игумен протянул крутящиеся валы во все строения, до которых только мог дотянуться, и любую работу норовил переложить на мельничное колесо. Странным стало то, что рыбу вручную разделывают, ничего механического к работе не приспособив, — все остальное через ремни и деревянные шестерни приводилось в движение водой.

Покружив между домами в поисках хоть одного свободного инока, боярин Леонтьев заглянул еще в один сарай, оказавшийся всего лишь хлевом, теплым и низким, пахнущим сеном и навозом. Самым обычным, как в любой деревне. Тут топтались в стойлах несколько волов — широкогрудых, с высокими горбами и широкой грудью. Опричник заметил в углу свет, заглянул туда, перекрестился: