Дмитрий Манасыпов - Охотник за головами

– Да иди отсюда, баба глупая. А мне бы сходить к травнице, а то чиряк вскочил, эхма.

Освальд отхлебнул из стакана, дивясь собственному счастью. Мало ли, конечно, какая знахарка оказалась в поселке, но… Что-то внутри подсказывало, что та самая. Не зря «искатель» так уверенно дернулся в полдень, поведя его в эту сторону. Вот оно, чутье, не подвело ни капли, вывело куда надо. Охотник покатал на языке глоток сладкого, чуть вяжущего язык и небо вина. Покрутил оловянную кружку, совсем не из дешевых, привезенную из-за моря. Маленькие и выпуклые круглые медальончики по бокам, вычурные и сложные, рассказывали про кого-то из тамошних островных подвижников Мученика. То ли про Кухлина, то ли про Махпелу, у них там черт ногу в святых сломит. Мысли вернулись к прислужнице, которую, оказывается, звали Шельмой. Не имя, но и то хлеб. Стоило поговорить с ней попозже, когда все разойдутся и успокоятся. Лишь бы не спугнуть.

Охотник встал, стараясь покачнуться и прикинуться пьяненьким. Не пьяным, ни в коем случае. Так, с устатку вино, мол, легло, вот ноги и заплетаются. Поискал глазами рыженькую прислужницу, помотал пальцами в сторону лестницы. Вроде как попросил проводить в комнату, отведенную на ночлег. Черт с ней, с баней, утром помыться можно будет. Трапперы на его уход уже не реагировали, привыкли все ж таки, да ничем и не выделился Освальд. Шельма ждала на ступеньках незаметной из его угла лестнички, ведущей на второй этаж.

Женщина подняла за ручку жестяной подсвечник, в котором мерно теплился свет от огарка толстой свечи. Прошла вперед, отперев ключом одну из невысоких дверей. Второй этаж был заметно ниже первого, голова чуть не чиркала по потолку с потемневшими от времени белеными панелями. Освальд зашел следом, не забыв пьяно покачнуться. Комната как комната. Стул, стол, низкая, неширокая и надежная кровать, уже застеленная чистым бельем. Он бросил вещи рядом с ней, сел, вытянул ногу и охнул, массируя бедро. Шельма не повела глазом, собираясь уходить и ожидая только возможных пожеланий. Понятно, значит, все-таки разговор стоило начинать ему:

– Слушай… – женщина посмотрела на него. – У меня тут рана, старая. Болит мочи нет, как зима близко становится. Нет у вас случайно в поселке лекаря, а?

– Лекаря? – Шельма пожала плечами. – Да есть один дед, живет на отшибе. Завтра покажу.

– Вот спасибо. – Освальд удовлетворенно кивнул. – Спасибо тебе, добрая женщина. На-ка вот за помощь.

Небольшая серебряная монетка скользнула в карман передника. Да, не получилось легко, ну и не страшно. Раз не выдала ту, к которой ходила, значит здесь его цель. Осталось дождаться времени, когда внизу прекратят шуметь, и пойти за женщиной. Наверняка отправится предупредить о том, что один из приезжих интересовался знахарем. Раз уж соврала, то причина есть. А окно в комнате имелось, круглое и большое, как раз вылезти одному не самому толстому охотнику. Лишь бы не упустить момент и не вспугнуть. Да, лишь бы не вспугнуть. Освальд подвинул стул к подоконнику, в надежной раме и с толстым чистым стеклом, потушил оставленную Шельмой свечу и начал смотреть вниз. Благо выходило окно удобно, обзор из него захватывал и задний двор, и дорогу перед гостиницей. Охотник давно привык к частому ожиданию, оно не раздражало, предоставляя возможность поразмыслить.

Освальд поправил шпагу на левом бедре, чуть подтянул ремешки, плотнее, чтобы совсем не болталась. Проверил, как выходит из ножен, остроту рубящей кромки и грани для колки. Свет от месяца, ярко светившего на очистившемся от туч небе, мягко отсвечивал на изгибах гарды, сделанной умельцем из затейливо переплетающейся вязи металла вокруг широкой чашки и крестовины. Усмехнулся, вспомнив то, как долго привыкал к ней после надежной, но не такой хорошей, бывшей у него в самом начале длинного пути.

Так же как всех других, Освальда многому научили в Школе, и владеть оружием – в первую очередь. Разным оружием, от длинных протазанов, пусть и редко встречавшихся, до двуручного меча всех имеющихся вариантов. От простейшего палаческого куска стали с незатейливым перекрестьем между лезвием и рукоятью до сложнейших эспадонов, цвайхандеров и блайдеров мастеров-забойщиков из полков ландскнехтов. Мастер Жак, седогривый, с аккуратными усами и бородкой, со шрамом над правым глазом и скверным характером, ругающийся и плюющийся от «успехов» учеников, как-то раз оставил его после двух с лишним часов мучений с топорами.

Будущий охотник поймал брошенный мастером толстый, проложенный изнутри ватой и рваной кольчужной сеткой, кожаный жилет-нагрудник. Непонимающе уставился на него и чуть не упустил момент, когда перед носом просвистело оружие, также отправленное Жаком в полет. Только тогда понял, что впереди ждет какое-то новое истязание. Жилет ему помог затянуть сам учитель. Проверив все крепления ремней, всучил перчатки с длинными толстыми крагами. После чего вытянул из ножен длинный и широкий клинок, отличающийся от железной конструкции в руках Освальда так же, как сам мастер, аккуратный, пластичный и опасный, отличался от мокрого, грязного и уставшего подростка. Хищно дернул подбородком, показывая место для начала поединка, и пружинисто оказался напротив, со свистом разрезав воздух приветственным жестом. Больше красоты и показной лихости в этих занятиях не было.

Танец ног, сложная пляска, в которой именно шаги играли главную роль, а вовсе не длина или сила рук, не размер и заточка клинка. Всего этого ученику Школы пришлось хлебнуть с лихвой, если не сказать больше. Почему мастер фехтования так полюбил в свое время это, не такое с виду страшное и опасное, оружие? Этого Освальд не знал. Учитель Жак одинаково легко и свободно обращался с любым образцом оружейной Школы, начиная с боевого цепа и заканчивая любым копьем.

Даже вооруженный простой железной палкой и выходя против троих, вооруженных круглыми щитами и мечами, учеников, неизменно оставлял их проигравшими, лежащими на песке арены и тихо сопящими и стонущими сквозь зубы. Освальду вкус мелкого речного песка был знаком куда как больше. В какой-то момент он совсем перестал считать количество своих падений, уколов, достающих даже через защиту, синяков и филейных частей, отбитых обидными ударами плоскостью оружия. Время шло, уроки становились все виртуознее. Учитель настойчиво и упорно делал из него бойца-универсала, но постоянно возвращался к такой любимой им тяжелой шпаге [4].

Оружие, которое сейчас так мягко облегал лунный свет, пришло к нему не очень давно. Родилась шпага в тех же местах, что и чудо-арбалет, то есть в мастерской оружейников и изобретателей Броккенгауза и Эпрона. Угрюмый и вечно ворчащий бородач дварф Эпрон, любитель пива и механизмов со сложным устройством, играючи выковал основу за то время, что Освальд валялся у них с пропоротым бедром, о котором он практически не наврал Шельме. Окончательную балансировку, лоск, заточку и саму гарду обеспечил веселый и тощий Броккенгауз, его компаньон, человек, никогда не расстающийся сразу с тремя парами дорогущих очков. И оружие ни разу его не подводило.