Василий Горъ - Щит

«Смерть… — мелькнуло где-то на краю сознания. — Смерть, сошедшая на Горгот, чтобы собрать свою кровавую жатву…»

«Жизнь! — возмущенно ответила я. — Жизнь, сметающая грязь и тлен, чтобы уберечь тянущиеся к Свету ростки…»

Аналогия с ростками мне понравилась: я сразу же увидела место за спиной Крома, которое он так самоотверженно защищал, представила на нем себя и приподнялась на локте, чтобы оказаться к нему поближе.

Как оказалось, зря: стоило мне пошевелиться, как Меченый остановился, опустил воображаемый посох, а вместе с ним — и взгляд.

— Смире… — привычно начала я, потом сообразила, что желать смирения слуге Бога-Отступника как-то глупо, и тут же поправилась: — Доброго дня, Кром!

— Доброго, ваша милость… — нехотя буркнул он.

У меня сразу же испортилось настроение: я вспомнила его выдох «Ларка!!!», упорное нежелание отвечать на вопросы и угрюмое молчание от заката и до момента, когда я все-таки заставила себя заснуть.

— Доброго, Мэй! — мрачно поправила я.

Спорить он не стал: повторил фразу так, как я просила, и извинился:

— Простите, я не хотел вас разбудить.

— Я проснулась не от шума, а от холода… Промерзла до костей. Аж зуб на зуб не попадает.

— Все-таки вам не стоило… — начал было Меченый. Потом наткнулся на мой возмущенный взгляд и со вздохом предложил: — Что ж, тогда попробуйте поприседать: два-три десятка повторений — и вам станет жарко!

— Попробую, — кивнула я. И поймала себя на мысли, что если дотронуться до пышущего жаром тела Крома, то можно обойтись и без приседаний…

Отогнала непрошеные мысли. Встала. Прислушалась к своим ощущениям и попросила:

— Отвернись, пожалуйста — мне надо справить нужду.

Меченый скрипнул зубами, скользнул к решетке и замер спиной ко мне.

Для того, чтобы почувствовать его мысли, не надо было быть ясновидящей: он жалел, что я — в тюрьме! И бесился от своего бессилия что-то изменить.

Вопреки обыкновению, это меня не порадовало, а взбесило:

— Я — д’Атерн, и сделала то, что должно! Ясно?

Он не ответил, сделав вид, что не услышал.

Криво усмехнувшись, я задрала юбки чуть ли не до груди, присела над зловонным отверстием в углу камеры и рявкнула, пытаясь заглушить журчание, показавшееся мне слишком громким:

— Скажи, что бы ты сделал, будь на моем месте? Только честно!

— То же самое, Мэй…

Это самое «Мэй», сорвавшееся с его уст, подействовало на меня, как ушат холодной воды — на голову бойцовому псу: я мгновенно забыла о своем раздражении и затараторила, толком не вслушиваясь в то, что говорю:

— Знаешь, а находиться в тюрьме почти совсем не страшно! Если бы не эти жуткие крики, не вонь и не холод — я бы спала, как ребенок, и видела бы сны… Кстати, а тебе что-нибудь снится?

Спина Меченого окаменела. А в голосе прозвучала такая боль, что мне стало страшно:

— Нет…

«Мне снятся кошмары…» — мысленно закончила за него я, смахнула со лба выступившие на нем капельки пота и виновато прошептала:

— Прости…

Кром пожал плечами и замолчал.

В этот момент со стороны лестницы раздался очередной душераздирающий крик.

Я мигом оказалась на ногах, выпустила из рук юбки, запрыгнула на нары и вжалась спиной в стену:

— Кро-о-ом?

— Иду, — обреченно вздохнул Меченый, повернулся ко мне лицом, неторопливо подошел к нарам, сел и… протянул мне свою правую руку!!!

Я вцепилась в нее, как утопающий — в протянутый ему шест, и благодарно улыбнулась.

Слушать жуткие вопли пытаемого, сжимая широченную ладонь Крома, было терпимо. Поэтому все время экзекуции я тряслась не столько от ужаса, сколько от холода и от воспоминаний, вызванных прикосновением к руке моего майягарда:

Я — на руках Крома. В мокрой и от этого почти прозрачной нижней рубашке. Над его головой мелькают еловые лапы и куски серого, затянутого тучами неба. Неприятно ноет пораненная стопа. От непрерывной тряски слегка мутит. Спину и ноги под коленями обжигает жар Его рук, правый бок плавится от тепла Его груди и от ударов Его сердца, а лицо вспыхивает в такт Его дыханию…

Я — в лесу. На поляне рядом с догоревшим костром. Медленно снимаю с себя мокрую рубашку и роняю ее на усыпанную хвоей землю. Взгляд не отрывается от темной, почти черной черты — куска будущей руны, — нарисованной в пепле, а душа бьется раненой птицей, не желая расставаться с телом. Бездушный стоит передо мной и смотрит. Не отрываясь. На мою бесстыдно обнаженную грудь, на ноги и низ живота…

Лес… Охотничий домик… Я лежу на ложе… Кром добивает раненых лесовиков… Приподнимаюсь на локте, убираю с лица слипшиеся волосы… и натыкаюсь взглядом на свою обнаженную грудь, заляпанную кровью и слюнями. Непонимающе пялюсь на обрывки нижней рубашки, приклеившиеся к животу, и вдруг понимаю, что вижу себя всю! От груди и до середины бедер…

Вспоминать прошлое было… волнующе. Поэтому, когда у меня над ухом раздался голос Крома, я с большой неохотой открыла глаза и не сразу поняла, что он мне говорит:

— Не прижимайтесь к стене, ваша милость! Она — каменная и вытянет из вас все тепло…

Поняла. Оценила звучащую в голосе заботу. Послушно отодвинулась от стены и… чуть не застонала от удовольствия, почувствовав плечом обжигающе горячую руку Меченого!

Ощущения от обычного, в общем-то, прикосновения оказались такими сильными, что я на мгновение перестала соображать и пришла в себя только тогда, когда почувствовала, что обнимаю сидящего рядом мужчину!

«Мамочка!!!» — подумала я и… залепетала:

— Ты такой теплый! Можно, я об тебя немножечко погреюсь?

Он вздрогнул. Но вырываться, к моей безумной радости, не стал. И правильно — для того, чтобы расцепить мои объятия, ему бы, наверное, пришлось переломать мне все пальцы.

Услышав звук шагов, раздавшийся со стороны лестницы, я покраснела до корней волос и торопливо отодвинулась на край нар. Кром тут же сдвинулся к противоположному и, кажется, облегченно перевел дух. Я вспыхнула от обиды, закусила губу и в очередной раз обозвала себя дурой: пока я млела от удовольствия, он — терпел!

Выпрямилась, прогнула затекшую спину, вскинула голову и холодно посмотрела на Крома.

Он этот взгляд поймал, мельком посмотрел на мои колени и помрачнел.

Я задрала подбородок еще выше, потом расправила смятые кружева на груди и левом рукаве, прикоснулась к волосам и выдвинула подбородок: да, моей «прической» можно было пугать детей, но я была не дома, а в тюрьме!

Тем временем за решеткой нарисовалась высоченная фигура в цветах Рендаллов со здоровенной корзиной наперевес.

— Обед, ваша милость! — забыв поздороваться, сообщил воин. Потом, вспомнив о правилах поведения в тюрьме, приказал Крому встать, подойти к дальней стене и упереться в нее руками.