Василий Горъ - Щит

Повара графа Рендалла постарались на славу — тем количеством пищи, которое они мне прислали, можно было накормить троих-четверых сильно оголодавших мужчин. Мужчиной я не была, поэтому обошлась одним куском жареного мяса, сдобной булочкой и половинкой яблока. А потом рыкнула на Крома, пытавшегося изображать сытость:

— Ешь, а то отощал так, что смотреть страшно!

Меченый лениво отломал от пирога малюсенький кусочек и нехотя потащил его ко рту. Откусил. Неторопливо прожевал. Проглотил. А оставшееся вернул обратно в корзинку!

— Может, хватит? — нахмурилась я, вцепилась в кусок мяса побольше и… ткнула им Крому в губы.

Он откусил. Не думая. Потом застыл… и посмотрел на меня так, что у меня оборвалось сердце!

«Сейчас опять назовет меня Ларкой — и я умру…» — подумала я, зажмурилась, чтобы удержать навернувшиеся на глаза слезы, и снова окунулась в ненавистные воспоминания:

— Тюрьма — не место для девушки… — шепчет Кром.

— Молодой и красивой? — хихикаю я, вспоминаю про разбитое лицо, осторожно дотрагиваюсь до разбитого носа и вздыхаю.

Кром каменеет, потом вдруг складывается пополам, тянется рукой к сапогу и застывает.

Долгое-предолгое мгновение неподвижности — и его рука начинает шарить вокруг так, словно что-то ищет.

Смотрю на шевелящиеся пальцы и понимаю — он пытается нащупать Посох Тьмы. Чтобы провести пальцами по своему, почти завершившемуся, Пути и успокоиться.

Не находит… Переводит взгляд на светильник, темнеет лицом и вдруг превращается в Смерть! Только не в ту, быструю и почти безболезненную, которую он обычно дарит тем, кто встает у него на пути, а в другую, до безумия жуткую. И пугающую до икоты.

Вжимаюсь в нары… Пытаюсь отползти подальше и… захлебываюсь рвущимся наружу криком: он делает шаг! Ко мне!! И медленно сжимает руку в кулак!!!

«И все-таки он — Нелюдь!!!» — обреченно думаю я и зачем-то тянусь рукой к губам.

Зря: Смерть срывается с места, в мгновение ока оказывается рядом со мной и вдруг, оказавшись на коленях, вжимается лицом в мои бедра!!!

Перепуганно вздрагиваю и с запозданием слышу потрясенный выдох:

— Ларка!!!

Прихожу в себя… Пытаюсь вырваться из кольца рук, обхвативших меня за талию, и умираю. Почувствовав ласку в его прикосновениях и услышав счастливый шепот:

— Ларка, солнышко, я так по тебе соскучился!!!

Ощущение потери было таким острым, что я все-таки расплакалась. А когда Кром попробовал меня успокоить, закрыла глаза и, с трудом шевеля непослушными губами, произнесла:

— Ты опять ошибся: я — не твоя жена!

Меченый непонимающе захлопал ресницами и улыбнулся. Так горько, что у меня высохли слезы:

— Ларка — не жена, а сестра… А ты на нее похожа.

Я вспыхнула от радости. Потом — от стыда и спрятала пылающее лицо в ладонях:

— Прости.

— Ничего… — через вечность выдохнул Кром. — Наверное, мне надо было сказать об этом чуть раньше.

Не успел Грасс поставить на место колокольчик, как в кабинет заглянул Болт и вопросительно уставился на сюзерена:

— Да, ваша светлость?

— Подойди… — угрюмо велел граф.

Десятник торопливо выполнил приказ и замер, ожидая дальнейших распоряжений.

Граф устало потер руками лицо, потом выдвинул ящик стола, вытащил из него «слово» [80] «Слово» — перстень с изображенным на нем гербом одного из четырех членов Внутреннего Круга короля. Дает право носителю говорить от имени этого дворянина. , положил его на наполовину исписанный свиток и сдвинул последний поближе к Болту:

— Возьми пару десятков солдат и езжай по этим вот адресам. Лица, указанные в списке, должны быть здесь еще до захода солнца…

Болт вопросительно приподнял бровь:

— А если они недомогают… или вне дома?

Граф криво усмехнулся:

— Первые трое — действительно «недомогают». Поэтому для них подготовь три кареты. А что касается остальных — найдешь, где бы они ни находились…

— Понял. Сделаю…

— Вот и отлично… Барона Фарко Эддиера привезешь первым, а остальных — как получится… И еще: прежде, чем уехать, прикажи Пятке пригласить ко мне мэтра Динисса…

— Это все, ваша светлость?

— Нет! Пока я буду с ним общаться, пусть Пятка сходит в казарму городской стражи и найдет там Манура Лысого: мне нужен и сам десятник, и те его подчиненные, которые третьего дня осматривали задний двор «Волчьей Стаи»…

— Будет сделано!

— Так, постой-ка! Там, в самом конце свитка — адрес дознавателя, который занимается делом девицы Даурии. Его доставишь ко мне самым последним… Вот теперь — все. Иди…

Десятник поклонился, благоговейно взял со стола «слово», осторожно нацепил его на мизинец правой руки, потом вцепился в свиток и, развернувшись на месте, выбежал в коридор…

В глазах лекаря Тайной службы сверкали молнии, а тонкие бесцветные губы кривились от гнева. Однако, вместо того, чтобы высказать Грассу все, что он думает о нем и о его вассалах, мэтр изобразил куртуазный поклон и довольно витиевато пожелал ему долгих лет здоровой и безбедной жизни.

Легкую издевку, вложенную в слово «здоровой», Рендалл пропустил мимо ушей:

— Мэтр Динисс, пару дней назад вы осматривали девицу по имени Даурия, которая, по ее первоначальным показаниям, добровольно вступила в связь с пятью дворянами. Я хотел бы услышать от вас все, что вы можете сказать о ее тогдашнем состоянии…

— Добровольно? — от возмущения лекарь аж побагровел и сразу же сорвался на крик: — Да вы бы видели ее лоно, ваша светлость: там была одна сплошная рана! Будь моя воля, тех, кто это сделал, я бы отправил на дыбу! Ведь после такой «добровольной связи» приходится лечить не только тело, но и душу!

— То есть вы уверены, что ее ссильничали?

Мэтр Динисс захлопал ресницами, набрал в грудь воздуха, потом подумал и с издевкой поинтересовался:

— А почему бы вам, ваша светлость, не полюбоваться на ее лоно самому?

— Уже поздно. И потом, я — не лекарь. Поэтому мое свидетельство в этом вопросе не будет иметь никакого веса.

Динисс по-простецки почесал затылок и успокоился:

— Ну да, об этом я не подумал. Тогда прошу прощения за мою вспышку! Просто у меня самого — две дочери, и я принимаю такие случаи очень близко к сердцу…

— Я принимаю ваши извинения, — склонил голову Рендалл. — И искренне надеюсь, что на суде вы будете вести себя чуть сдержаннее.

— На суде? — Мэтр нехорошо прищурился и с хрустом сжал сухонькие кулачки: — О, да!!! Я буду сдержан… Но выскажу все, что я думаю о тварях, которые, теша свою похоть, изуродовали несчастного ребенка!!!