Василий Горъ - Меченый

– Зачем?

Я пожал плечами.

Жрец Двуликого, открывший дверь обители, был стар, но кряжист и могуч, как столетний дуб. И от него веяло гораздо большей силой и уверенностью в себе, чем от любого из воинов, которых я когда-либо встречал.

Заглянув мне в глаза, он не спросил ни слова. А просто шагнул в сторону и предложил:

– Заходи…

Я зачем-то кивнул, переступил через порог и остановился.

Жрец задвинул засов и, не глядя на меня, неторопливо побрел по направлению к невысокой пристройке, прилепившейся сбоку храма.

Я поплелся следом. И, оказавшись в небольшой комнатке, заставленной деревянной мебелью, прислонился к стене рядом с дверью.

– Садись… – голосом, не терпящим возражения, приказал жрец. Потом подошел к сундуку, стоящему у стены, вытащил из него пару свечей и воткнул их в подсвечники.

Я опустился в странное кресло с сильно наклоненной назад деревянной спинкой, положил руки на подлокотники и вытянул ноги.

Старик зажег свечи, потом сел в кресло напротив меня и уставился мне в глаза:

– Ты выгорел… Весь…

Я молча кивнул.

– Но выгорел очень давно, а от тебя пахнет свежей кровью. Почему?

Я по своему обыкновению пожал плечами… и услышал приказ:

– Раз пришел – рассказывай!

– Забрал жизни кровников…

– И теперь ты хочешь уйти?

– Да…

Жрец замолчал. Надолго. И я, решившись, задал вопрос, который мучил меня все эти годы:

– Я слышал, что Двуликий может даровать Посмертие. Тому, кто уйдет раньше, чем предписано. И воссоединить его с теми, кого он любил. Это так?

– Так… Но за это придется заплатить! Тебя это не пугает?

Я оскалился:

– Нет!

– Плата может оказаться слишком высокой.

– Я хочу воссоединиться со своей семьей. И ради этого сделаю ВСЕ.

Рука, прикоснувшаяся к плечу, была огромной и шершавой. Я мурлыкнула, потянулась и, не открывая глаз, стянула одеяло к пояснице. Чтобы подставить спину под редкую, но такую любимую ласку. А папа взял и убрал руку! А когда я возмущенно засопела, рыкнул:

– Пора вставать!

Я расстроенно вздохнула, открыла глаза, непонимающе уставилась на невесть откуда взявшуюся в моей комнате лучину и вспомнила, что отец – в Авероне, а я…

– Ой!!!

Одеяло мигом оказалось на голове и… открыло взору Бездушного мои голые ноги!

Я почувствовала, что вот-вот сгорю со стыда, попыталась их укрыть и… услышала спокойный голос Бездушного:

– Пора ехать… Вставайте… Не смотрю…

Не смотрел. Действительно: стоял у окна, пялился наружу и с хрустом чесал щетину на подбородке.

Я тихонечко соскользнула с кровати, поморщилась от боли в стопе, покосилась на неподъемный сундук, все еще придвинутый к входной двери, и… не поверила своим глазам: на нем лежало пусть простенькое, но платье!

В это время ожил Бездушный. И, не поворачиваясь, негромко пробормотал:

– Там – вода… Помойтесь…

Кроме бака с исходящей паром водой, в комнате откуда-то появилась на редкость топорно сделанная шайка, банка с мыльным раствором, деревянный гребень, рушник и… потрепанные женские сапожки, вышедшие из моды эдак лиственей пятьдесят тому назад.

Окинув взглядом все это «великолепие», я повернулась было к Крому, чтобы попросить его хоть на десять минут выйти из комнаты, чтобы дать мне возможность привести себя в порядок… и увидела, что его десница нежно оглаживает зарубки на Посохе Тьмы! У меня тут же перехватило дух – я вспомнила, о чем нам твердил брат Димитрий:

«Никогда не показывайте Бездушным свои слабости. Ибо они ими обязательно воспользуются…»

«Не покажу…» – пообещала себе я, покосилась на стоящего ко мне спиной мужчину и вытащила из-под кровати ночную вазу.

Натянув на ногу правый сапог, я встала… и снова уселась на кровать: он был велик. И разбит. Настолько, что под подушечкой большого пальца, вдоль ребра стопы и под пяткой чувствовались сапожные гвоздики.

– Мал? – односложно спросил Бездушный.

– Велик. И колет… – стараясь не смотреть ему в глаза, буркнула я.

Кром пожал плечами и… встал передо мной на колени! Потом аккуратно стянул с моей ноги сапог и засунул туда руку.

Несколько мгновений ожидания – и в его глазах мелькнуло удовлетворение :

– Нормально.

«Нормально?!» – мысленно возмутилась я. И… застыла: Кром вытащил из ножен кинжал и потянулся ко мне!!!

Я зажмурилась, сжала кулаки и изо всех сил напрягла мышцы живота. А потом услышала хруст ткани и… приоткрыла один глаз.

Оказалось, что Бездушный вымещал свою злость на брошенной мужской рубахе!

Выместил. Потом снова опустился на колени, вцепился в мою ногу и… принялся наматывать на нее кусок полотна!

«Дура… – облегченно подумала я. – Зачем ему тебя убивать, если ты – ключ к душам графа Грасса и его вассалов?»

Тем временем Кром расправил получившийся чулок и аккуратно натянул на него сапог. Потом поднял голову и вопросительно посмотрел на меня.

Я не сразу, но догадалась, что ему от меня нужно. И встала.

Сапог сел, как влитой – не болтался, не жал и не колол.

– Хорошо, – честно призналась я.

Бездушный кивнул и жестом приказал мне сесть.

Села. Дождалась, пока он замотает мне левую ногу, и снова встала. Прислушалась к своим ощущениям. Потом сделала шаг пораненной ногой и… чуть не сказала Крому спасибо! Хорошо, что вспомнила слова брата Димитрия:

«Слуги Двуликого – суть воплощенное Зло. Поэтому то, что радует нас, заставляет их страдать, и наоборот. Вы улыбаетесь – они злятся. Вы смеетесь – они скрипят зубами от бешенства. Вы любите – они ненавидят! Вы расстроены – им хорошо. Вы корчитесь от боли – они радуются. Вы вне себя от ужаса – они счастливы! Кстати, не вздумайте мерить их по себе. Ибо даже это – шаг к Неверию…»

Удержалась. И кивнула. Так, как делал он:

«Хорошо…»

Это его устроило:

– Тогда идем. Завтракать.

В черном зале не оказалось ни посетителей, ни слуг. Только хозяин «Разбитого бочонка», который, зажав между коленей лавку, приколачивал к ней отломанную кем-то ножку.

Увидев нас, он отложил в сторону молоток, достал изо рта гвозди и, стараясь не пялиться на шрам Меченого, поинтересовался, будем ли мы есть.

Кром кивнул, прошел к самому дальнему столу и сел спиной к стене. Прислонив Посох Тьмы к столешнице и поудобнее передвинув чекан.

«Как всегда, готов к чему угодно…» – угрюмо подумала я, дохромала до лавки напротив и опустилась на самый ее краешек. Потом с тоской покосилась на пустые столы, представила, как зову на помощь и… мысленно обозвала себя дурой: не далее как вчера днем Бездушный походя забрал души брата Димитрия и двух мечников. А вечером вырезал на посохе всего одну новую зарубку! Значит, счел всех троих за одного противника !