Василий Горъ - Меченый

– Это что, и есть родник? – мрачно спросила она, глядя на тоненькую струйку воды, вытекающую из крошечной лужицы, прячущейся между корней кряжистого дуба.

Я кивнул.

– А ничего побольше и пополноводнее тут нет?

Я развел руками. Вернее, только правой:

– Далеко. Не дойду…

Баронесса закусила губу, тряхнула спутанной гривой и вытаращила глаза. Видимо, чтобы удержать наворачивающиеся слезы. Потом сглотнула, опустила взгляд и попросила:

– Ты… не отвернешься? Мне… мне надо ополоснуться…

Я снова кивнул, доковылял до ближайшего дерева, прислонился к стволу – так, чтобы леди Мэйнария оказалась у меня за спиной. И уставился на массивный корень, торчащий из земли в локте от моих ног.

«Сяду – засну… – угрюмо подумал я. Потом подумал и добавил: – А если не сяду – засну стоя. А потом упаду…»

Сел. Вытащил из ножен кинжал и принялся колоть себя в бедро. Прямо через штанину.

Помогало, но недолго – через некоторое время сознание затянуло мутной пеленой, а перед внутренним взором замелькали картинки из далекого прошлого.

С высоченного ореха, растущего рядом с городским домом Тьюваров, видно не очень много – вращающееся бревно с лапами-отростками, вокруг которого постоянно скачет кто-нибудь из вассалов графа Виллефорда, часть площадки для поединков один на один и пара вкопанных в землю досок с намотанными на них пеньковыми веревками.

Оказывается, на этих досках отрабатываются удары кулаком, локтями и ногами.

Граф Ареник появляется в поле моего зрения довольно часто – большую часть времени, проводимого им дома, он находится тут. Оттачивает какие-то безумные движения с мечом и щитом, мечом и кинжалом и двумя ножами, сражается с одним, двумя и тремя противниками одновременно, стреляет из арбалета, бросает в цель метательные клинки и зачем-то тягает тяжеленные камни.

Каждое его движение исполнено скорости и мощи. Еще бы – к его услугам лучшие учителя мечевого боя во всем Вейнаре. И не последние несколько лиственей, а с самого детства. Поэтому побеждает он почти всегда. И практически всех.

Смотреть, как он вскидывает руки после очередной победы, невыносимо. Потому что в эти мгновения я представляю на месте побежденного себя. Или Ларку. Или маму.

Я до крови искусываю губы, захлебываюсь злыми слезами, но не отвожу взгляда от ненавистного лица убийцы. И, не переставая, думаю о мести.

Правда, думы эти сродни отчаянию. Ведь граф Ареник – воин. По рассказам наших соседей – лучший в графстве. Он готов к бою всегда – когда скачет по улице в сопровождении до зубов вооруженной свиты, когда ест в городских тавернах и даже когда спит.

Говорят, что он снимает с себя кольчугу только перед сном. А меч кладет не на специальную подставку, а у изголовья. И по утрам хватается за его рукоять еще до того, как просыпается.

«Ну и пусть… – раз за разом мысленно повторяю себе я. И прикасаюсь пальцами к полузажившему ожогу на щеке. – Я его все равно убью…»

За спиной раздался плеск и приглушенное ойканье. Я тут же вынырнул из забытья, прислушался к доносящимся до меня звукам и горько усмехнулся: ее милость мылась. В ледяной воде. Небось, в первый раз в жизни. А моя Ларка делала это каждый день. И не ойкала.

Лицо сестры тут же возникло перед глазами, и я вдруг почувствовал, что схожу с ума – она оказалась похожа на баронессу д’Атерн как две капли воды!

Зажмурился. Потряс головой. Попробовал представить ее еще раз… и понял, что Эллария, которая все эти годы снилась мне чуть ли не каждую ночь, изменилась!

В первое мгновение у меня оборвалось сердце. А потом… потом я понял, что так даже лучше. Ибо время, минувшее со дня гибели моей сестры, не пощадило ни сны, ни воспоминания – последние несколько лиственей я видел сестру нечетко, как в тумане. И с каждым годом этот туман становился все плотнее и плотнее.

Эллария, стоящая у плетня, краснеет, прижимает руку к синяку под правым глазом и грустно вздыхает:

– Смирения тебе, дядя Данор!

– Смирения и тебе, доча, – доносится с улицы. – Что это у тебя с лицом?

– Да так… – мрачно шепчет она и закусывает губу.

Я в три прыжка оказываюсь рядом с сестричкой, прижимаюсь к щели между прутьев и выглядываю наружу.

В паре шагов от нас стоит одноногий калека, живущий в покосившейся избе у самой околицы.

Стоит и криво ухмыляется.

Я вспыхиваю, выхватываю из рваного постола свое самое большое сокровище – обломок засапожника, сжимаю его в потеющей ладошке и грозно рычу:

– Хватит лыбиться, слышь, ты! Тут нет ничего смешного!!!

– Зря ты так, – шепчет Ларка, ласково проводит рукой по моим волосам. – Это ведь не он…

А потом… извиняется! Перед этим самым Данором:

– Не держи зла, сосед! Брат просто пытается понять, кто меня обидел. И рычит на всех… Еще с вечера…

– Правильно делает, – неожиданно для меня басит калека. – Настоящий мужчина! Понимает, что свою семью надо защищать до последнего вздоха… и даже после него…

Непонимающе смотрю на сестру… и неожиданно для себя оказываюсь в избе у Данора. Повзрослевшим на три лиственя, сидящим за столом и мрачно пожирающим взглядом угрюмо молчащего хозяина дома:

– Ты – воин. Научи меня сражаться!

Старик кривится в жуткой гримасе:

– Я не воин. Я БЫЛ им. Очень давно. И всего полтора года, пока не потерял ногу.

– Ты держал в руке меч! Ты умеешь убивать! Ты…

– Меч? – восклицает калека, смотрит на меня, как на юродивого, а потом отрицательно мотает головой: – Меч стоит безумных денег. И по карману только белым. Да и не только по карману – черный, пойманный с мечом в руке, отправляется на плаху. Поэтому я его не держал. Ни разу…

– Ладно, пусть не меч, а копье, кистень, нож! Ты умеешь главное – убивать! Научи!!!

– И убивать я НЕ УМЕЮ… – вздыхает Данор. – Хотя и приходилось…

– Не умеешь? – ошалело переспрашиваю я. Не понимая, как это слово сочетается с «приходилось».

– Нет. Убивать, отмахиваясь или тыкая, куда попало, и УМЕТЬ – это не одно и то же. Я воевал в ополчении. Тех, кто в него попадает, НЕ УЧАТ. Им просто показывают. Очень немногое: как держать строй, как прикрываться щитом, как колоть копьем. Поэтому все, что я когда-то делал, было подсмотрено. В бою, во время тренировок наемных солдат, в тренировочных поединках дворян. – Данор вытаскивает из-под стола культю и тыкает в нее пальцем: – Как видишь, ногу мне это не спасло.

Я сглатываю комок и угрюмо хмурю брови:

– Тогда хотя бы подскажи, кто может научить меня сражаться по-настоящему?

Старик смотрит мне в глаза. Долго. Целую вечность. Потом убирает культю под стол, наваливается грудью на столешницу и еле слышно выдыхает: