Василий Горъ - Меченый

– Ты – черный. Значит, никто…

Вскакиваю на ноги, сжимаю кулаки и презрительно цежу:

– А Ларка тебя уважала! Э-э-эх, ты…

Калека дергается, как от удара. Потом прищуривается и цедит в ответ:

– На что ты готов, чтобы отомстить?

Усмехаюсь:

– Да на все!!!

– Тогда садись и слушай…

Колеблюсь. Потом все-таки падаю на лавку и превращаюсь в слух.

– Граф Ареник – воин, каких еще поискать. Он силен, умен и… крайне любит жизнь. Поэтому вне своего замка передвигается со свитой из нескольких очень хороших рубак.

– Знаю. Видел.

– Тогда ты должен был понять, что убить его с наскока у тебя не получится.

– Понял. Потому и пришел…

– Значит, тебе нужны умение, скорость, сила и, наверное, выносливость. Так?

Оспаривать очевидное – глупо. Поэтому я просто киваю.

– Все это появится у тебя лиственям к пятнадцати в ЛУЧШЕМ СЛУЧАЕ. Значит, до этого момента о мести придется забыть. И делать все, чтобы к моменту, когда о ней можно будет вспомнить, ты оказался как можно более подготовленным.

Резон в его словах был. Поэтому я снова кивнул.

– А до пятнадцати ты должен как-то выжить. Впрочем, к этому я вернусь чуть позже. Пока давай подумаем, где и чему ты можешь научиться. Согласен?

– В ополчении… – буркнул я.

– В ополчении не учат! Ничему! Кроме того, в войнах оно используется, как затычка для каждой бочки. Поэтому солдаты мрут, как мухи. И большая часть этих «мух» – новобранцы. Короче говоря, идти в солдаты – это смерть… Или увечье…

Он замолкает, переводит дух и зачем-то смотрит в окно.

Жду. Молча. Пока он соберется с мыслями и продолжит.

Поворачивается. Откидывается на стену и скрещивает руки на груди:

– Мне кажется, что единственная возможность чему-то научиться – это попасть в охрану купеческих обозов: воины там умелые, знают, с какой стороны браться за оружие и, главное, всегда готовы научить. Конечно же, не всех, а только того, кто бьется с ними рука об руку.

Обозы я видел раза два. Издалека. И даже не представлял, что у них есть охрана. Поэтому подаюсь вперед и таращу глаза, чтобы не пропустить ни слова.

– Попасть в гильдию охранников почти нереально – они не берут людей со стороны. Тем более – детей.

«Не берут?» – повторяю я про себя, а потом вспоминаю сказанное им «почти». И вопросительно смотрю на Данора.

– Но если ты вырастешь ОЧЕНЬ сильным, то у тебя будет шанс.

Смотрю на свои тоненькие ручки и вздыхаю – сильным меня не назовешь. Даже из жалости…

Старик замечает мой взгляд и усмехается:

– Это – дело поправимое. Если, конечно, тебе хватит упрямства.

– Хватит…

– Тогда поговори с Браззом – может, он возьмет тебя в подмастерья? .. – Кро-о-ом?

Я вернулся из прошлого и уставился на стоящую передо мной баронессу.

Мокрые волосы, обрамляющие бледное лицо, синие, трясущиеся губы, мурашки на тоненькой шейке, красные, опухшие пальцы – за время моего забытья ее милость промерзла насквозь. И теперь прилагала все усилия, чтобы не дрожать и не стучать зубами.

– Я – все… – Она поежилась.

Я посмотрел на ком окровавленного тряпья, которое требовалось постирать, мысленно пообещал, что сделаю это как-нибудь потом, подтянул к себе посох, кое-как встал и поплелся вверх по склону. Стараясь переставлять ноги как можно быстрее, чтобы баронесса могла согреться на ходу. И надеясь, что в конце этого пути я смогу прилечь и не бередить свои раны хотя бы полчаса.

Увы, мои надежды не оправдались – ввалившись в дом, леди Мэйнария затравленно посмотрела на нетопленую печь, забралась на свое ложе, подтянула к себе ноги и обхватила их руками. Потом закрыла глаза и уткнулась лбом в колени.

Я посмотрел, как ее трясет, и… снова вышел из дома. На этот раз – за сушняком.

Мохнатая еловая лапа, отливающая серебром, еле заметно качнулась, замерла и… брызнула иглами, пропуская сквозь себя рвущуюся из темноты Смерть. Короткий свист, хруст разрываемых колец – и граненый наконечник арбалетного болта, пробив кольчужный койф [109] , впился в шею моего отца.

– Папа-а-а!!! – срывая горло, закричала я, рванулась к телу, медленно клонящемуся на бок, открыла глаза и наткнулась на взгляд Бездушного. Полный сочувствия и понимания !

Зажмурилась. Уткнулась лицом в насквозь мокрый полотняный мешок с чистыми рубахами, служащий мне подушкой, и попыталась вырваться из липких объятий ночного кошмара.

Сон, повторяющийся чуть ли не каждую ночь, не уходил – перед моим внутренним взором возникали то болты, вылетающие из-за деревьев, то искаженные ненавистью лица оранжевых, то тело отца, лежащее в луже крови.

Картины были такими яркими и четкими, что я не выдержала и застонала.

– Выпейте воды – полегчает, – раздалось над самым ухом.

Я открыла глаза, заставила себя сесть, вытерла рукавом заплаканное лицо, вцепилась в протянутый мне котелок и… застыла: во взгляде Меченого действительно было сочувствие!

«Этого не может быть, – отстраненно подумала я. – Слуги Бога-Отступника не способны на такие чувства!»

Память тут же напомнила мне фразу, которую так любил повторять брат Димитрий:

«Как бы вы ни старались, Бездушные никогда не почувствуют ни нежности, ни уважения, ни любви, ни сострадания. Они ненавидят даже своих родных – мать, которая подарила им жизнь. Отца, чья кровь струится в их жилах. Детей, которых они породили. И эта ненависть выжигает их изнутри. Не ищите в них Света. Ибо его в них нет…»

«Нет сострадания?» – мысленно повторила я, уставилась на котелок в своих руках и зябко повела плечами.

– Замерзли? – участливо поинтересовался Меченый. И, не дожидаясь моего ответа, направился к остывшей печи!

Аккуратно сложил тоненькие веточки домиком, обложил их деревяшками покрупнее, пару раз ударил кремнем по кресалу, раздул пламя из малюсенькой искорки, вспыхнувшей на труте, и повернулся ко мне:

– Сейчас согреетесь…

«Они испытывают только половину чувств, доступных обычному человеку. И эта половина – темная», – вспомнила я и мысленно фыркнула: – этот Бездушный испытывал и светлые. Уж кто-кто, а я в этом уже убедилась.

Поэтому я отложила в сторону котелок и поблагодарила Крома за заботу:

– Спасибо!

Создание, которое должно было жить одной Тьмой и радоваться только отрицательным эмоциям, среагировало на это слово, как самый обычный человек: кивнуло, пожало плечами и… улыбнулось!

Нет, губы Крома не расплылись в разные стороны, в уголках глаз не появились лучики морщинок – просто во взгляде на миг промелькнуло что-то теплое.