Антон Корнилов - Урожденный дворянин

Степан Иванович слушал Валерия Владимировича, изредка вставляя сочувственные реплики вроде: «Прекрасно вас понимаю…» или «С этим необходимо немедленно разобраться!» Профессора Прохорова прокурор видел первый и, вероятно, последний раз в своей жизни. А вот уважаемого Цагоя Комитасовича знал прекрасно – сколько раз вместе ездили на охоту. Да и ситуация с университетским долгостроем была Сергееву немного знакома. «Между прочим, очень остроумная схема, – отметил прокурор про себя, отдавая должность сообразительности предприимчивого председателя ЖСК. – Зарабатывает же человек, чего к нему прицепились? А не надо дураками быть, продавать старые квартиры, когда новый дом еще не сдан…»

– Ну что же, Валерий Владимирович, – украдкой поглядев на часы, проговорил Сергеев, когда профессор ненадолго прервал свой скорбный рассказ, чтобы отереть старчески слезящиеся глаза, – мне все здесь понятно. Будем разбираться. Я возьму ваше дело под свой личный контроль!

И прокурор еще раз глянул на часы – уже демонстративно. Подняв взгляд на профессора, Степан Иванович вдруг понял, что ни черта Прохоров его уверениям не поверил. Профессор вздохнул и, пошевелившись на стуле, произнес:

– Знаете, мнэ-э… Степан Иванович… Я тут, пока ожидал приема, разговорился с одним из ваших посетителей. Молодым человеком, который мнэ-э… первым в очереди был.

«Твою-то мать!» – внутренне охнул прокурор.

– Занятный молодой человек, – продолжал профессор. – Я вот сейчас с вами поговорил и… за вашей реакцией на свою речь понаблюдал… и его почему-то вспомнил.

И Валерий Владимирович посмотрел прокурору прямо в глаза. И так остро блеснул взгляд Прохорова – то ли из-за слез, то ли по какой-то другой причине – что Сергеев как-то… напрягся.

– Вам знакомо предание про Ивана-воина и Мирона-отшельника? – поинтересовался профессор.

– Нет, – мотнул головой прокурор. И опять взглянул на часы.

– Ну как же! – поразился Прохоров так, как будто Сергеев обнаружил незнание в правописании «ж» и «ш» с «и». – Это ведь мнэ-э… школьная программа, Степан Иванович!

– Не припоминаю, – буркнул Сергеев. – Извините, Валерий Владимирович, но время уже…

– Я коротко, – заверил профессор. – Так вот, в предании рассказывается о злом воеводе Гордионе с каменной совестью и злой душой. Невзлюбил Гордион мнэ-э… старца Мирона-отшельника, тихого правды защитника. И скликал верного слугу храброго Ивана-воина – чтобы тот мнэ-э… убил старца Мирона кичливого. Послушался Иван, пошел. А сам горькую думу думает. Мол, не по своей воле иду, а по нужде. Потому что так велено. Пришел к отшельнику, а сам вострый меч под полою прячет. Кланяется Мирону: как, дескать, тебя, старец, Бог милует?.. А прозорливый отшельник ему и говорит: «Полно правду скрывать, знаю, зачем пришел ты ко мне…» Тут Ивану-воину стыдно стало перед старцем. Но и воеводы мнэ-э… боязно. Говорит Иван Мирону: «Хотел тебя убить так, чтоб ты и меча не видел. Ну а теперь уж молись Господу в последний раз за весь род людской, а потом я голову тебе срублю…» Встал отшельник на колени под молодой дубок… И мнэ-э… предупредил Ивана-воина, что долга молитва будет, за весь род-то людской. Не лучше ли сразу голову срубить?.. «Хоть весь век ждать буду! – нахмурился воин. – Коли сказано, так сказано. Молись!» И начал Мирон-отшельник молитву. И день, и ночь он молился. Дубок-то мнэ-э… молодой уже до неба вырос, из желудей его густо лес пошел, а старец все молится. По сей день молится за нас, грешников. А Иван все стоит около старца, меч в пыль рассыпался, доспехи ржа съела, дикие звери Ивана не трогают, жара и вьюга не для него. И сам не силах с места тронуться и слова сказать. И по сей день стоит. Наказанье ему такое дано. Чтобы мнэ-э… злого указа не слушался. Чтобы за чужой совестью не прятался. Вот такое мнэ-э… предание… Замечательно, правда?

Профессор замолчал и вновь приложил платок к глазам.

– Очень интересно, – вежливо проговорил прокурор.

– Я подумал, что тоже буду добиваться освобождения этого мнэ-э… лейтенанта Ломова, – произнес Прохоров. – Понимаете, Степан Иванович, когда человек чувствует за собой правду, ему веришь. Я вот молодому человеку поверил. А вам, извините, нет… – вдруг добавил он, поднимаясь со стула.

Сергеев обомлел.

– Полагаю, мои заявления… а также заявления моей супруги и некоторых из моих коллег будут не лишними в решении вопроса мнэ-э… лейтенанта Ломова. А там, глядишь, когда система рушиться начнет, и мое дело справится… До свидания, Степан Иванович.

Собираясь домой, прокурор решил, что Елисееву все-таки нужно будет дать знать о произошедшем сегодня. Понятно, что баламуты эти так просто не успокоятся. Нет, ерунда, конечно, ничего страшного – как обычно все пройдет. Пошумят, пошумят и успокоятся. И журналисты и эти… правозащитники-жалобщики. Сколько таких случаев было! Как дойдет до серьезного, например, до того, чтобы доказательства предъявить или свидетелей, дело моментально и протухнет. Кричать все горазды. Только вот подкрепить свои вопли чем-то существенным – кишка тонка!

И все же смутно скребло в груди Сергеева. Странное чувство, будто он что-то недопонял сегодня… Что-то важное, что отличало этот конфликт от подобных ему конфликтов. Может быть, удивительная небывалая и спокойная уверенность парня в правоте своей позиции… Или внезапное решение старенького профессора вступить в дело, которое его никак не должно было волновать… Или эти слова, прозвучавшие в финале сегодняшнего приемного дня – о возможном крушении некоей системы…

«Возьму завтра выходной, – придумал прокурор Сергеев, – и закачусь на дачу с ребятами. А то башка лопнет от всего этого дерьма. Правильно, пашешь, пашешь, отдыхать-то тоже надо…»

– Вам же объясняют: подавать заявление о пропаже человека можно только по истечении трех суток. По ис-те-че-ни-и. Сегодня, по вашим словам, идут как раз третьи сутки со дня исчезновения. Следовательно, заявление мы можем принять только завтра.

Дежурный отделения полиции – сержант по имени Саша, тот самый, что привел когда-то Олега на его первый допрос к старшему лейтенанту Ломову, – был подчеркнуто официален. Ничем не показывал, что знаком с Олегом. Более того – почему-то не смотрел парню в глаза.

– На полицию возлагается обязанность осуществлять розыск лиц, пропавших без вести, – процитировал Трегрей закон «О полиции». – Статья двенадцатая, пункт двенадцатый. Ни о каких ограничениях по времени в данном случае упоминаний нет. А пункт первый той же статьи того же закона гласит: сотрудники полиции обязаны принимать и регистрировать заявления и сообщения о преступлениях, об административных нарушениях и происшествиях. Вы нарушаете закон, господин полицейский.