Александр Ледащёв - Самурай Ярослава Мудрого

– Спасибо тебе, дядюшка Дворовый, – поклонился я, и что-то прошелестело мне в ответ. Я пошел со двора в дом, положил на плечо меч и отправился к княжьим теремам.

Княжий двор встретил меня обычной суетой, только поклоны челяди, которую было несложно отличить, отличались глубиной и уважительностью. Видимо, Фарлоф достал всех хуже грыжи. Дружинники чинно кивали мне, я отвечал тем же, а варяги делали вид, что не замечают, но не хамили, а меня обоюдное игнорирование устраивало. Все же интересно. Я в самом деле наставник уных или я бультерьер? Или я и то и другое? В свободное, значит, время, бультерьер? А в остальное – мудрый пестун уных Ярослава Мудрого. Или Хромого, надо думать, что «Мудрого» ему народ даст чуть позже, да и народ ли это дал… Дали в теремах, а в народ спустилось, могло быть такое? Вполне, вполне. Да и какая разница, если прозвище ему пристало, как собственная кожа? Он бы и сейчас его не посрамил.

Тут я заметил государственного человека Поспела и поманил его пальцем. Тот подбежал, поклонился и сказал:

– Здрав будь, Ферзь. Аль дело какое тут?

– И ты здрав будь, Поспел. Дело малое, тут ты угадал. Мне бы Ратьшу повидать, Поспелка.

– А Ратьша нынче не тут, он домой ушел, только ранним утром и был, – отвечал Поспел, расстроившись за меня.

– А показать его дом сможешь? Отпустят тебя со двора? – наклонился я к Поспелке.

– Как скажу, что с тобой, так куда хошь отпустят. Не то что к Ратьше, – гордо заявил Поспел и убежал в терем, получать разрешение.

До двора Ратьши оказалось неблизко. Странно, я был уверен, что такой человек, как Ратьша, живет близко к князю. Спросить, что ли? А что, возьму да спрошу. С меня станется.

Калитка оказалась незаперта. Я постучался в воротину кольцом-ручкой, мне никто не ответил, и я решил войти во двор. Погорячился, однако!

…И едва успел сунуть государственного чиновника для особо мелких поручений себе за спину, когда с дальнего конца двора на нас кинулось страхолюдное, могучее чудовище, на морде которого ясно читалось: «Смерть!» То, что убивать нас несся настоящий взрослый меделян, меня не утешало. Собака не лаяла, значит, шутки кончились, не начавшись. Рука машинально ухватила меч за рукоятку, черт с ним, с вежеством! Жизнь дороже, да и пацан тут еще.

В последний момент память спокойно подсунула мне Деда, который прошипел что-то Графу. Хуже, конечно, может быть, если я потрачу время на слова, а они не помогут, но это лучше, чем убить хозяйскую собаку. И я зашипел на уже подбежавшего кобеля. И кобель остановился и отступил, прижав хвост и негромко гудя. Я не шевелился. Нельзя искушать труженика. Убьет и будет прав, полностью такого зверя не подавишь шипением. Я – враг его кровный, вор и с палкой. Так что дышу тихо и заклинаю Ратьшу выйти на двор.

– Поспел. Не шевелись. Не говори. Не маши руками. Не беги. Пока думаешь, что сказать, – сделай реве… Стой, в общем, не рыпайся! – проинструктировал я мальчишку. Тот даже не пискнул в ответ, как сделали бы девять детей из десяти на его месте. Детей моего старого мира. Поспел рос в другом.

Я не знаю, до чего бы дошло великое противостояние, но кобель, измученный жаждой деятельности и невозможностью утолить ее, громко и басовито гавкнул пару раз. Дверь в большущей избе (но не тереме!) распахнулась, и на пороге появился Ратьша.

– Мать вашу! Калитку не закрыли! – взревел он, обращаясь к кому-то в доме. Оттуда что-то забубнили несколько голосов, но Ратьша уже шел к нам: – Свои, Буран, свои, не трогать! – Пес успокоился и подошел поближе, чтобы убедиться, не ошибается ли его владыка. Чудовищная морда его ткнулась мне в пояс, пес обнюхал меня и отошел. В душе я понадеялся, что мой Граф в свое время тоже войдет в такую же стать.

– Здрав будь, Ратьша-тысяцкий! Прости, что вломился, как к себе домой, не подумал, – заговорил я.

– И ты здрав будь, Ферзь, – отвечал Ратьша, – одного не пойму я, как Буран на тебя не бросился, а брехать стал. Ты не колдун ли, Ферзь? Моего пса на испуг не возьмешь, он и на войне бывал, и на медведя один хаживал.

– Повезло, видать. Как он кинулся, так я и замер, и Поспел замер, видимо, пес от наглости такой и опешил.

– Разве что, – с сомнением протянул Ратьша, глядя то на пса, то на меня. Поспел завозился за спиной, отмерев, и вышел к нам. Пес понюхал и государственного мужа, успокоился окончательно и тяжело лег там же, где и стоял. Мощь этой собаки поражала. Несмотря на свободную шкуру, тело пса бугрилось могучими мышцами-канатами, оплетая его. Лапы толщиной напоминали мое предплечье, а шея походила на загривок буйвола.

– Хорош пес у тебя, Ратьша. Красавец просто. Я себе вчера щенка купил, такой же крови. Дом сторожить, – начал я разговор.

– На торгу взял? У мужика толстого? – оживился Ратьша.

– У него, он там один торгует такими. Кобелька взял, три куны сошлись.

– Даром взял. У него щенки моих не хуже, – государственный чиновник умер в Ратьше на время, передо мной стоял увлеченный собаковод. Любовь к собакам на чины не смотрит…

– Показал бы, – намекнул я, что стоим мы по-прежнему у калитки.

– Совсем я что-то сегодня сам не свой, гостя у ворот держу, прости, Ферзь, больно уж меня Буран удивил, – забеспокоился Ратьша, – проходи, проходи в избу, и ты, малец, с нами иди, тут не стой.

Щенков – а мы сразу же пошли к ним, само собой, – Ратьша держал в крытом дворе, не в избе. Сука насторожилась было, но Ратьша цыкнул на нее, и собака успокоилась. Щенки и впрямь оказались не хуже рыночных, а по-честному, так и получше, наверное. Суки точно были получше. Ну или такие же.

– Хороши, слов нет, тьфу-тьфу-тьфу на вас, не сглазить, – бубнил я, сидя на корточках рядом со щенками, руками, само собой, псенышей не трогая, зачем мамку нервировать лишний раз? А государственный муж Поспел просто с открытым ртом на них смотрел, даже хотел погладить, но отдернул руку.

– Если к собаке протянул руку – трогай, – сказал я.

Поспел с радостью послушался, щенки лизали ему руку, а мамка их смотрела на него снисходительно, не чуя в нем ни малейшей угрозы.

– А что, Ферзь, ты ведь, я чай, не щенков пришел смотреть? – спросил негромко тысяцкий.

– Не только. Дело есть к тебе, тысяцкий, – так же негромко ответил я.

– Добро, пошли-ка в избу. И ты, малец, ступай к дворне, один тут не сиди, не ровен час она осердится.

Поспелка грустно вздохнул, поклонился тысяцкому и мне и после нас вошел в дом.

Мы с Ратьшей сели за стол, от меда и вина я отказался и начал сразу с основного:

– Скажи мне, тысяцкий, князь не передумал ли меня наставником ставить?

– Ты за этим пришел? – недоверчиво спросил Ратьша.

– Если передумал, остальное говорить смысла нет, – я прислонился спиной к стене.

– Не передумал вроде как. А что дальше, Ферзь?