Ребекка Роанхорс - След молнии

Низкое болезненное мычание – это все, на что она способна.

Нейзгани однажды сказал мне, что зло – это болезнь. Он объяснил, что может видеть его в людях, как заразу. Что билигааны ошибались и зло – это не какое-то там духовное понятие или деяния плохого человека. Нет, оно вполне реально, существует физически и напоминает инфекционную болезнь. Злом можно заразиться, если что-то злое попадает внутрь. А оказавшись внутри, оно начинает управлять человеком. Заставляет творить ужасные вещи. Уничтожать то, что было дорого. Причинять боль окружающим и в конце концов убивать. Когда такое случается, человек рискует превратиться в еще одного монстра.

Он сказал, что во мне есть часть этого зла, что оно коснулось меня в ту ночь, когда он меня нашел. И что оно проявилось, как К’ааханаании, делающее меня и сильнее, когда нужно, и намного порочней. Так получилось, что я иду по очень узкой тропе. Я должна быть очень осторожна – не давать злу расти и не кормить его без надобности. Потому что судьба моя еще не решена. Я могу быть как убийцей чудовищ, так и сама стать чудовищем.

Тогда я только отшутилась. Сказала, что это звучит как суеверие или дурацкая болтовня стариков. И неважно, что я разговаривала с бессмертным. Правда в том, что он меня тогда до смерти напугал. Потому что я поняла, о чем он говорил.

В тот момент мы стояли посреди поля, заваленного трупами. Его глаза смотрели на меня пристально, но были такими же недоступными и непостижимыми, как самые отдаленные уголки Вселенной. Я хладнокровно чистила свой Böker о куртку мертвеца, но изгиб губ Нейзгани и морщины между густых бровей ясно говорили мне, о чем он думает.

На следующее утро он исчез. Трудно сказать, почему он, Убийца Чудовищ, не убил меня тогда, если думал, что я превращаюсь в монстра. Может, те годы, пока я была его ученицей, что-то для него да значили. Может, просто передумал в последний момент. Но теперь, сидя лицом к лицу с этой девочкой, столь похожей на меня, я чувствовала себя так, словно меня ударили под дых.

Надо рассказать ей то же, что говорил мне Нейзгани. Я не жестокая. Просто честная.

– Это значит, что ты заражена.

Влажное дыхание становится громче.

– Даже если ты выживешь, инфекция будет только усиливаться. Тебе придется бороться с ней всю жизнь. Она проникнет вглубь и подчинит тебя себе. – Я сглатываю, чтобы прочистить горло. – Я познакомилась с твоей семьей. Там, в городе. Они хорошие люди. – Нос вдруг начинает чесаться, и я тру его тыльной стороной ладони.

Она покачивается на месте, не отводя от меня глаз.

– Они будут пытаться говорить правильные вещи. Будут пытаться все исправить. Исправить тебя. Но они не никогда не поймут. То, что случилось с тобой, исправить невозможно.

Это самая длинная речь, которую я произнесла перед другим человеком за несколько последних месяцев. Но теперь я не жалею, что потратила на нее время. Она должна знать. Должна понять, почему я сделаю то, что собираюсь сделать.

– Инфекция, – продолжаю я, – превратит тебя… в нечто иное. В нечто такое, что начнет причинять зло другим людям. Ты бы точно не захотела стать этим… – «чудовищем» , чуть было не сказала я. – Понимаешь?

Она сглатывает, и я вижу, как дергаются мышцы ее горла – гладкие и влажные там, где больше нет кожи.

Я киваю и сжимаю нож покрепче. Мне хочется попросить у нее прощения, но я лишь говорю:

– Закрой глаза.

Веки девочки трепещут и наконец закрываются. Я убираю волосы с ее лица. Обнажаю шею.

И все-таки бормочу «прости». Я уговариваю себя, что она понимает, что я ее спасаю, даже если так не кажется со стороны.

Наконец взмахиваю большим ножом.

Голова отделяется чисто.

Тело обмякает на лесной подстилке.

В животе зарождается твердый комок, от которого я сгибаюсь пополам, ощущая тошноту. Нож вдруг становится тяжелым и неповоротливым в моей руке, но я стараюсь не обращать на это внимания. Знакомая рукоять трет ладонь, как наждачная бумага. И я не могу не думать о том, что если я все сделала правильно, то почему мне так… херово?

Я отшатываюсь от мертвого тела. Земля усеяна следами резни, которую я учинила всего несколько минут назад. Я заставляю себя принять всё: запахи, кровь, обезглавленные тела. Теперь оно навсегда останется в памяти. Как источник для ночных кошмаров.

Лес вокруг тих. Какое бы суждение он ни составил обо мне, но лес предпочитает держаться особняком. Кусок растопки шипит и потрескивает в далеком костре, прежде чем сдаться огню. Через несколько мгновений последнее пламя гаснет, оставляя мне лишь темноту и пепел.

Я возвращаюсь в Лукачикай сильно за полночь.

Я уничтожаю импровизированный лагерь монстра. Ненадолго восстановив костер, я сжигаю в нем все, что не представляет практической ценности. Две головы я кладу в отдельные холщовые мешки. Затем вскрываю один из своих патронов, высыпаю немного кукурузной пыльцы в ладонь и молюсь над обоими телами. Не то чтобы я умею это делать, но дедушка Тах всегда говорил, что пыльца связывает плоть с землей. Мне кажется, отсечение головы не менее эффективный способ, но кто я такая, чтобы спорить со знахарем?

Отрубленные головы бьют по спине и сочатся жижей. Тащить их в мешках по темному лесу – еще одно кошмарное занятие. Единственный плюс в том, что я одна. Никаких животных, никаких чудовищ. Пару раз я замечаю увязавшегося за мной койота, но он держится на расстоянии, лишь поблескивая парой желтых глаз в темноте.

Дверь в Капитул освещает одинокая голая лампочка. По идее, она должна казаться мне маяком в ночи, несущим надежду, но вместо этого светится угрожающе и бледно. Входная дверь закрыта и заперта на засов от ночных чудовищ. Не знаю, считают ли меня здесь одним из них, но на всякий случай тяжело стучу в дверь в надежде, что кто-нибудь да ждет.

Гремит засов, и дверь слегка приоткрывается внутрь. Из щели выглядывает лицо. Это мой «бегун» – тот самый парнишка, который приехал ко мне сегодня утром предлагать работу в Лукачикае.

– Где все? – спрашиваю я.

Он пристально разглядывает меня, и я понимаю, что выгляжу, должно быть, ужасно. Я убираю волосы с лица, оставляя на лбу кровавые полосы, и слегка ему улыбаюсь.

– Надежно заперлись, – отвечает он. – Боятся чудовищ.

– Даже брат?

Рот его кривится.

– Особенно брат.

Я усмехаюсь. Выходит, не только меня впечатлило поведение младшего Бегея.

– А ты почему не надежно заперт?

– Я вызвался ждать. Меня не пугают монстры.

– Неужели? – Я перекидываю окровавленные мешки с одного плеча на другое и слышу, как стукаются друг о друга головы. – С чего так?

– Потому что знал, что вы его убьете. Вы знаменитость.

Я фыркаю.

– Знаменитость?