Герман Чернышёв - Безумие Таргерта. Книга 1. Рыба на мелководье

– У неё нет других дел, кроме как смотреть да слушать. Так с чего ей врать? Вещи она говорит весьма недурственные и стоящие пристального внимания.

– Уж не твоего ли?

– А что, если и моего? Ты-то сам ни разу к ней не наведывался. Каково ей, бедняжке? Ты об этом подумал?

– Не влюбился ли ты часом?

– Истории, которые она рассказывает, и правда, вызывают…

– Что вызывают? Сонливость? – второй рассмеялся. – Я тебе так скажу, ничегошеньки твоя Сара не знает, а если и знает, то врёт, о чём знает.

– Сейчас Сара говорит, что выродков кто-то похищает, – продолжил первый, пропустив слова собеседника мимо ушей. – Понемногу, по двое, по трое, но каждую ночь они исчезают. Даже трупов стало меньше, неужели ты не заметил? Давно пора было повывести всех Этих. Дуодроуд – место чистое, ухоженное. По крайней мере, раньше так было,

– А с чего это ты вообще взял, что раньше было именно так? Выродки появились в Таргерте задолго до твоего рождения, и никто не знает, что у них на уме. Может, они сами уходят. Видят, что их тут недолюбливают, и уходят. Тем более, нам ничего не сообщали.

– И кто ж тебе об этом сообщить должен, чтоб ты поверил? Уж не король ли собственной персоной?

– Да хоть бы и король, да вот только он пропал не пойми куда, а я всё равно сомневаюсь, что эта нечисть кому-то могла понадобиться. Что с них взять? Выродки и выродки. Если их кто и похищает, то только затем, чтобы на их рожи поменьше смотреть. Они ж уродливые и безмозглые, как пить дать.

– Но тебя-то не похитили.

– Ты на что это намекаешь? – второй неодобрительно поднял облезлые брови.

– Да так, ни на что, – обречённо вздохнул первый. – Но Сара говорит, что по ночам по городу бродит человек в белом.

– Ну бродит и бродит, тебе-то что до него?

– Он в белом.

– Значится, любит белое носить.

– Как будто и сам не знаешь, что в Таргерте белое запрещено.

– Запрещено, и что с того? Может, он не из Таргерта, и ему не ведомо о наших разрешениях и запретах, которых, как по мне, чересчур уж много развелось. Если королю так важно, чтобы люди не носили белое, пусть сам придёт сюда и пожжёт все белые ткани. Вон дочурка моя, она просто обожала белые платья, которые шила наша Линда. Но сталось так, что десять лет назад белый запретили, а ей тогда было всего восемь годков. Как это скажется на ребёнке? Хорошо точно не скажется. Она плакала недели две, зарывалась головой в подушку. Мне больно было смотреть на неё. Кто-нибудь подумал об отцовских чувствах? Конечно, нет. Поэтому пусть этот твой незнакомец ходит, в чём ему заблагорассудится. Не вижу в этом ничего плохого.

– Если нас с тобой застанут за такими разговорчиками…

– Застанут и застанут, им-то что до наших бесед? Работа на короля – дело благое, и нам, горожанам, уж точно нечего опасаться.

"А правда ли горожанам нечего опасаться?" – задумался Вайтеш, покрутив в руке старую деревянную игрушку затейливой формы. Он находил в ней непонятное успокоение и любил вертеть в руках, когда не хотел размышлять о всяких глупостях.

Минуло несколько часов после полуночи, и небо начало понемногу светлеть. В небольших окнах из толстого стекла, искажающих всё до неузнаваемости, Вайтеш заметил снующие тёмные фигуры – далеко не все горожане ценили ночной отдых так, как ценил его он, посему смотреть на них долго он не собирался. Наконец, фигурка, проведшая у него в руках последние два часа, наскучила ему, а разговоры завсегдатаев "Рыбы на мелководье" тоже перестали казаться интересными. Всё самое любопытное обсуждалось обычно излишне недолго. Вайтеш протёр слипшиеся глаза и часто непонимающе заморгал, когда трактирщик задул последнюю свечу и сообщил гостям:

– Выметайтесь-ка, да поживее, господа. Мне нужно время, чтобы прибраться. Кто-то мне тут весь пол заблевал своим ужином. Сколько раз говорить – если чувствуете, что невкусно, не надо пихать глубже. Давайте, давайте, приходите через часок-другой.

Люди недовольно заворчали, но с хозяином "Рыбы на мелководье" спорить никто не стал, ведь это был единственный трактир в Дуодроуде, и только трактирщик мог впустить или не впустить в него. Поначалу Вайтешу показалось, что народа внутри было довольно много, и всё же через пару минут у входа скучилось всего человек десять, может, дюжина, и то включая Вайтеша. Некоторые так и остались ждать возобновления до сих пор желанного пиршества прямо перед трактирными дверями. Какой-то мужичок побрёл прочь, верно, спеша очутиться в постели, на чьих заботливых объятиях никак не сказывались ни его благосостояние, ни малоприятный озёрный душок.

Вайтеш почувствовал, что замерзает. Оделся он не по погоде, да и ночная рубашка под плащом не могла спасти его от утреннего промозглого ветра, да и ни от чего, впрочем, не могла спасти. Рассвет выдался тусклым и тревожным. Темнота более не пугала Вайтеша. Когда двери скромного, крайне уютного жилища впустили его внутрь, она уже рассеялась в коричневатой дымке, по правде говоря, не менее тоскливой и сумрачной.

Вайтеш переоделся и крепко-накрепко запер дом на ключ, доставшийся ему от отца-сапожника когда-то очень давно. Он не любил надолго отлучаться из Дуодроуда, но там покоя ему было не допроситься – а это всё, чего он сейчас хотел. Закутавшись в плащ, Вайтеш направился к городским воротам. Он иногда навещал одно место, находившееся позволительно близко от дуодроудских стен. Через подлесок, вдоль по заросшей сорняками тропинке к старому вишнёвому саду.

Ветер шуршал в кустиках пожелтевшей травы у подножия чернеющих иссыхающих деревьев. Невысокую изгородь, сколоченную из тонких дубовых брёвнышек и колышков, скрывал мокрый слой слипшейся листвы. А старая покосившаяся калитка требовала относиться к себе с должным трепетом: она тихонько покачивалась под дыханием слабого ветерка, ходила из стороны в сторону, казалось, что её полусгнившие разваливающиеся ножки скоро подломятся, и она упадёт, но так и не издаст ни звука.

В саду – никого, только изредка сваливающиеся на землю ягоды нарушали здешний покой, а может, наоборот, поддерживали. Они катились по каменной дорожке в траву, стеснительно скрывая маленькие вмятинки. Некоторые уже скукожились, прочие только начинали покрываться темнеющими пятнами. В воздухе стоял едкий запах, он окутывал всё вокруг, расползался и усыплял, наводил тоску, но почему-то такую сладкую.

Вайтеш принюхался и в блаженстве закрыл глаза. Нечасто ему удавалось так беззаботно расслабиться. Убедить себя, что никому он не нужен. Остаться одному и послушать песню, которую раз от раза поёт ветер, разнося по округе аромат вишни, такой приятный и убаюкивающий. Несколько лет тому назад он ненароком забрёл сюда, и с тех пор стал наведываться всё чаще, не желая противиться манящему аромату.