Петр Гурский - Закон Ордена

Кирие направилась назад, к Воон Дарт и корчме. Кирие понадеялась на то, что мужчина еще не оставил свою комнату.

Сестры Ама, которых он видел до сих пор, были низкорослые, коренастые и с ногами, волосатыми как у плосколицых. Алия Лов, хоть из Ордена, была совсем другая: высокая, стройная, с гладкой, как после мазей, кожей, без узловатых мышц, обычных для женщин-воинов. Она лежала на песке и плевалась им в сапоги Кестеля. Он же, наклонившись, острием меча касался ее грудины, а верней, деликатного местечка между грудями, и с удовольствием рассматривал поверженную добычу.

Кестель не ожидал того, что все получится так запросто.

Дело закончилось пополудни. На тракте было светлей, чем в лесу, ветер шелестел в кронах деревьев. Чтобы легче было двигаться, Алия сбросила плащ, оставшись в легких кожаных доспехах. Наверное, она носила их украшения ради. Они больше открывали, чем прятали. Кестель не торопился. Рассматривал неспешно, с удовольствием.

Да уж, такое тело. То бишь тело у любого есть. Но не такого свойства и сорта.

Он осторожно передвинул острие, чуть больше раскрыл кожаное декольте. Ох, только глупцы ходят драться с драконами. Гораздо приятнее побеждать красивых женщин.

Алия испустила такой поток брани, что у Кестеля перехватило дух. Ну, говорят же некоторые, что женщина – худшая из бестий.

– На живот! – скомандовал он и убрал острие.

Он придавил коленом ей плечи – не слишком сильно, чтобы не навредить, – и связал руки. Ох, трудно оторвать взгляд от такого задка. Такая аппетитная округлая попа.

Кажется, Алия ощутила, во что именно уперся его взгляд.

– Ты, паскудник, и не надейся! Если тебе дорог твой кусок мяса, и не думай пробовать!

Кестель не обратил внимания на угрозы и перевернул пленницу на спину. Алия стиснула колени.

– Расплющу тебе, если только попробуешь. Уж я-то сумею!

Он одним рывком поднял Алию, поставил на ноги, затем подобрал ее кривые, очень легкие мечи. Оттого, что нагнулся, он ощутил все свои шрамы.

– Чего ты вообще хочешь? – выплюнув остатки песка изо рта, спросила Алия. – Вот же прицепился! И подумать только, что я вовсе и не хотела идти этой дорогой.

Он спрятал мечи в дорожный мешок, так что снаружи торчали лишь рукояти. За мечами отправилась и маска: серебряная, украшенная кровавыми слезами. Маску Алия не успела нацепить – Кестель застал врасплох.

– Я и так нашел бы тебя, – заверил он.

– А ты искал меня?

Он пожал плечами, посмотрел на колыхающиеся под ветром кроны деревьев, на лицо Алии, ярко освещенное послеполуденным солнцем. Такая здоровая, смугловатая кожа. Безупречная, если не считать трех шрамиков на правой скуле, очень нежных, будто от кошачьих когтей. Нос прямой. Вполне приятный нос, надо сказать, а рот так и кричит: «Поцелуй меня!» Шея сильная, жилистая, но очень даже симпатичная шея. Правда, смотрит добыча совсем нехорошо. Ну да ладно.

– У меня на тебя грамота.

Алия зажмурилась, провела языком по пересохшим от пыли губам.

– Вот же сукин сын! Так ты ловчий.

– Кестель Самран Нетса к вашим услугам.

– Кестель, – повторила она. – Хм, а ты не от Театра? Даже и не знаю, хорошо это или скверно…

– Какая разница? Так или иначе завезу тебя в Арголан.

Она мотнула головой – стряхнула упавшую на глаза прядку волос, посмотрела спокойно, вызывающе.

– Ну да, разницы никакой. А ведь я слышала про тебя. Ты же повсюду обо мне расспрашивал, а я-то не приняла всерьез. Подай мне плащ.

На краю дороги, за молодым буком, стоял сплетник-болванчик, присматривался, кивал головкой, высовывал язык.

Тряпичные веки поднялись, упали. Затем они открылись снова. В темноту уставились неподвижные деревянные глаза.

Бомол встал. Стены пещеры сочились влагой, о камни барабанили капли воды. Для кого-нибудь с менее утонченным вкусом этот звук мог бы стать пыткой, но Бомолу он звучал музыкой. Он поплелся сквозь сумрак, подволакивая гибкие ноги, открыл сбитую из нестроганых досок дверь и вошел в столь же темный зал, глубоко вдохнул прекраснейший в мире запах препаратов и средств для сохранения плоти.

Бомол не разжигал факелов. Он боялся огня, способного в мгновение ока истребить тряпичное тело. Да Бомолу и не требовался свет, чтобы снять с полки то, за чем пришел. Потом Бомол, сгорбившись, поплелся в соседний зал, где было уже чуть светлее: сквозь дыру в потолке падал солнечный луч, расщеплялся на тысячу оттенков.

Там Бомол посмотрел на то, что держал в руках – на препарированную людскую голову. Кости черепа поддавались нажатию, прогибались, но, отпущенные, возвращались на прежнее место. Бомол сунул голову на свою, тряпичную.

Затем он снял со стены руки и натянул на свои веревочные, приклеил ладони белой живицей из глиняного кувшинчика с плотной крышкой. Ноги Бомол достал из сундука и пришил нитью из выделений амсорпака. Работа заняла много времени, и по ее окончании Бомол без удовольствия осмотрел сделанное. Ну ладно, можно надевать штаны и, наконец, заняться главным. Бомол взялся распускать шнуровку на груди.

Он уселся, раздвинул внутренние слои ткани и коснулся новыми ладонями сердца. Он долго сидел и слушал стук, тихий, словно битье часов в большом доме, ощущал биение меж пальцами.

Но в конце концов слушать наскучило. Бомол развязал очередную шнуровку, выдернул сердце и бросил в просмоленное ведро с водой. Плеснуло, разлетелись брызги.

Бомол зашнуровался, надел на тряпичное тело камзол оленьей кожи, взял пару кинжалов, один из которых проржавел, сунул в ножны на спине.

Бомол пошел по коридору, то и дело спотыкаясь, теряя равновесие. Слишком тяжело. Очень уж много взял с собой. Но Бомолу тяжесть даже нравилась. Он знал, что скоро привыкнет и перестанет ее замечать. Зато с каждым шагом нарастали возбуждение и радость – как всегда, когда выходил на охоту.

Бомол вышел из пещеры.

Сплетник-болванчик уже заткнулся и скрылся меж деревьями.

Виана ДаХан вытащила из подпола землянки тяжелую стальную трость, препоясалась острой лентой нансее, уселась на старом пне и глотнула ферментированный сок плодов гардоа из заплесневелой глиняной бутылки. Солнце уже клонилось к горизонту. Да, ждать пришлось долго. Но пришла пора, и теперь надо действовать быстро и решительно.

Виана надела обшитый рыбьей чешуей кафтан и маску трески. Когда-то давно, на заре жизни, когда ее солнце еще всходило и Виана грелась в его лучах, она верила в то, что плохое случается лишь с плохими. Тогда ей и в голову не пришло бы надеть такую маску. А теперь Виана с искренним облегчением укрылась за мордой трески, маской безумцев. Морда трески будит отвращение, но не интерес. Виана не хотела показывать миру свое плоское лицо.