Сергей Савочкин - Тишина камней

Ри потряс камень, приложил его к уху, постучал о скалу, даже попробовал откусить. А потом, почувствовав себя глупым, положил подарок отца во внутренний карман рубахи и пообещал себе разобраться с этим позже. Сначала нужно закончить чужеземный обряд захоронения.

И все время, пока Ри закапывал тело, он не мог отделаться от охватившего его предположения, что отец выдумал историю о воссоединении души с любимой Нон только для того, чтобы тайно передать сыну этот прозрачный камушек. А ведь Ри с самого начала показалась нелепой его любовная затея, ведь душа каждого цнои обращается сущим после топахи и через невидимые нити помогает и подсказывает тем, с кем она была связана по крови при жизни. Папа не мог оставить его после смерти ради женщины, которую знал не так долго. Только не папа.

По пути обратно Ри лихорадочно вспоминал разговор с умирающим отцом. Его душу скручивало от озноба, когда он понимал, что большая часть подробностей предсмертных наставлений стерлась из головы. Даже лицо отца всплывало в памяти из более поздних дней. Предостережения насчет брата, требования обещаний: отправиться в Ноксоло и постараться отыскать родственников Нон, а также о захоронении… Но вот какие именно слова отец говорил о пещере, Ри никак не мог вспомнить, хоть и чувствовал, что они важны.

Уже скоро новое утро. Это тревожило. Но хоть болью не терзало.

Ри почуял запах дыма. Со стороны Энфиса. Ощущение беды не закралось предчувствием, а накрыло в одно мгновение, заполнив смятением и ожиданием катастрофы. Сердце бешенно застучало, а ноги понесли обратно к обители. К запаху присоединялся треск ломающегося дерева, крики людей, детский плач.

Выскочив из леса, Ри тут же прижался к задней стене коровника Тары Гнева. Успокоил дыхание и прислушался. Ему хотелось, чтобы сосны тугим, глубоким скрипом да ночные жители привычными перекличками пели такие родные и нужные сейчас песни, но нет – приглушенный топот, лошадиное фырканье и грубые окрики, – все, что судьба смогла предложить из репертуара обрушившегося на Энфис несчастья.

Почти осязаемые нити сущих пронзили части тела Ри, сковав и заставив зажать рот рукой, чтобы не вскрикнуть от страданий навалившихся образов. Сирка, белокурая девчушка, вдвое младше Ри, успокаивала слепую мать, а та выла, не понимая, что происходит. Близнецы-малышки Тары жались друг к другу, спрятавшись в сундуке среди пропахшего пылью тряпья. Если напали охотники и найдут близнецов, то обязательно заберут, и, вшив под кожу карги, воспитают небоглядов.

Старуха-обрядчица Мельзинга стояла в толпе испуганных жителей Энфиса, выбежавших к пылающему в огне дому старейшины, и смотрела остекленевшим взглядом сквозь чужаков, сквозь несколько стен в сторону Ри. Он не мог всего этого видеть. Но видел. Эдда эрайли криф. И боль каждого цнои обители вышивала в стонущей душе юноши узоры беспомощности. Почему Мельзинга качает головой, предостерегая от действий? Кто напавшие? Эклиотики? Охотники? То, что его нащупала нить Мельзинги, Ри понял по ее неподатливой и требовательной сущности. Не успев удивиться тому, что и живые способны направлять свою эдду, он ощутил, как нить старухи хлестнула по глазам и показала врага.

Их было пятеро, но верхом только четверо: охотники на мускулистых, рослых илори с густыми, светлыми фризами. Лошади вальяжно гарцевали, под стать своим всадникам. Одно животное без наездника мирно жевало сочный куст у отхожей ямы.

В центре самый крупный – с растрепанной бородой, в темном, округлом шлеме с узкой прорезью для глаз и рядом шипов на макушке купола. Кожаная бармица крепилась к шлему ремешками, а к ней – наплечные пластины, ощерившиеся такими же шипами. Грудь закрыта массивным щитом с искусной гравировкой переплетающихся молний по краям, а в середине красовалось изображение диска Нари с лучами, выпирающими за края. Из-за пояса охотника торчал эфес меча с круглой дырой в вершине. Мужчина почесал под щитом, – Мельзинга заметила перстень с крупным каргом хлазы, – и спрыгнул с илори. Остальные продолжали верхом деловито двигаться, заставляя народ прижиматься друг к другу кучнее. Броня чужаков была заурядна для охотников: защитные гвиртовые пластины, отличающиеся от обычных волнистыми следами вплавленных зеленых каргов, соединялись друг с другом кожаными ремнями. Ни у кого больше не было шлема. Скорее всего, спешившийся являлся предводителем отряда.

Он снял шлем, подвесив его к подпруге, широко шагнул навстречу ропщущим жителям. Те недовольно и обеспокоенно загудели: отступать было некуда – сзади полыхал дом старейшины, который совершенно растерянный сидел на лавке у соседнего сарая, а по бокам суетились конные. Маленькие, прищуренные глазки обратившегося к людям здоровяка были похожи на бездонные дыры, таящие первобытную угрозу. Он часто закатывал их, по-видимому совершенно не контролируя это действие, а темные мешки под глазами отвратительно подрагивали.

– Вам не стоит меня бояться! – громко заявил охотник. – Мое имя Коган Халла, и я пришел, чтобы забрать по праву принадлежащее мне. Всего лишь.

При этих словах сердце Ри учащенно забилось, юношу охватил жар волнения.

– Зачем ты поджег мой дом? – Старейшина поднял седую голову. Голос звучал потухше, с едва заметными нотками обиды. Сделанного не воротишь, но пожар был худшим из несчастий, поэтому хижины строились на достаточном расстоянии друг от друга, чтобы возникший очаг огня не перекинулся на соседние постройки.

– Ради всего прекрасного, что создал Шенкарок – прости окаянного Акти Мизум. – Коган Халла развел руками, – на левой сверкнул перстень, а правая была в кожаной перчатке, – показал, что не имеет злых намерений, не обнажил оружие. – Этот болван вечно напивается да что-то поджигает. – Командир отряда сурово посмотрел в ту сторону, где в траву с лошади свалился соратник. – Он будет наказан непременно. Любым способом, который ты назовешь сам.

Старейшина лишь покачал головой, а Коган продолжал:

– Если бы вы принимали хлазу, я с радостью возместил бы ущерб, но могу предложить лишь помощь рук для восстановления стен и крыши твоего…

Охотника прервал вышедший из толпы тучный мужчина в темном камзоле с вышивкой белой нитью по вороту и рукавам. На лысой макушке небольшой головной убор, называемый пупоной, в виде низкой квадратной шапочки из овечьей шерсти. Такие носили лишь судьи. По-видимому, он, поняв, что нападавшие угрозы не представляют, решил взять переговоры на себя и без особой твердости, как бы заскучав, сообщил:

– От имени владетеля Тэи из рода Гирей, данной мне судейской властью заявляю о своем присутствии и неприкосновенности.

Коган сверкнул глазами, трое всадников напряглись, натянув поводья: илори тоже не понравился неуважительный тон говорившего.