Виктор Венцель - И пришел жнец. Альфарг

Вооружены головорезы были короткими дубинками, которые так часто используют на скотобойнях, и легкими метательными ножами, развешанными на длинных ремнях, что стягивали грудь. Такие ножи легко пробивают легкую броню. Выглядели они мрачно и злобно. Мне эти ребята не понравились сразу же.

Проблема была в том, что улица являлась сквозной, лишенной темных уголков и поворотов, поэтому один единственный путь пролегал точно рядом с мрачной компанией. Но немного выше, смутно угадывалось залитое светом здание, которое являлось, судя по всему, главным трактиром Тонгенена, а пропустить его я никак не мог. Город действовал мне на нервы, поэтому будь на месте головорезов даже галеамы с пандемониусами, я бы не изменил траекторию своего пути.

Я почти не удивился, когда услышал первый окрик из толпы. Кричали развязно и пьяно. Видимо, ребята не теряли времени даром.

Я обернулся, когда вместо окриков услышал шаги. Четверо неизвестных были уже рядом, обходя ровным неплотным кольцом. Смотрели они ничуть не умнее плабеса, да и выглядели сами не лучше. Один из головорезов, видимо, главный в толпе, вышел немного вперед, заложив большие пальцы за толстый кожаный ремень, блестящий рядами метательных ножей.

– Надо отзываться, когда зовут, – заявил он возмущенно и сплюнул под ноги. Глаза главаря были красными от недосыпа или перепоя, – Че мы тебя звать-то по сто раз должны, а?

Я молча смотрел на них, прикидывая в уме порядок действий в случае драки. А драка будет точно. Черт бы побрал эту пустынную дыру вместе с ее ярмаркой, ее плабесами и вот такими вот недалекими разбойниками.

– Че молчишь? – хмуро спросил главный. Его лицо выражало крайнее недоумение. Что было неудивительно для недоумка, – Че не отвечаешь?

– Что тебе надо? – просто спросил я. Бандиты не шелохнулись, просто наблюдали за мной, отсвечивая лысинами в свете одиноких фонарей.

– Во, так он говорить умеет! – обрадовался главный и снова сплюнул. Ниточка слюны упала ему на сапог, но он даже не заметил, – Слушай, короче, это ты – жнец, ага?

– Ага, – согласился я, – Я – жнец. И что дальше?

– Тут это, с тобой перетереть хотят, слышишь? – отозвался главный, почесав голову, – Ну, в смысле, поговорить. Нормально так пообщаться, короче.

– Ага, и кто? Одно очень известное лицо города? – хмуро спросил я.

– Че? Не, не лицо, человек, целиком, – отмахнулся главный и опять харкнул на землю. Этот взгляд и манеры так напоминали плабеса, что я даже удивился сам, – Даже несколько человек. Наши старшие. Дело к тебе есть одно.

– Какое дело?

– Да мне откуда знать, ты че, – фыркнул лысый, сложив руки на груди. На его пальце мелькнул золотой перстень с выгравированным забавным скорпионом, – Мне велел старший, мол, жнеца привези, брат. Перетереть с ним хочу. Работенку дать. Он и сказал, короче, что ты тут где-нить ошиваться бушь. Старший всегда прав.

– И кто этот старший?

– Ну… – на лице лысого мелькнуло задумчивое выражение, столь неожиданное для его недалекой физиономии, – Ну, главный наш, сечешь, а? Я тут, типо, знаю, как с людьми общаться. Он меня и прислал к тебе. Я этот, как его…

– Фактотум?

– Че? Не…

– Посол?

– А? Не, вроде.

– Парламентер?

– Да не, жнец, не мели. Ща, я этот. Дип…

– Дипломат?

– Да, дипломат, – осклабился лысый, что наконец-то вспомнил слово, – Давай, короче, поехали. Старший ждет.

– Нет уж, пусть ждет, – холодно отозвался я, наблюдая, как лицо лысого меняется, приобретая уж совсем нечеловеческое выражение, – Хватит с меня работенок и поездок. Я занят, покидаю город. Так и передай своему хозяину.\

– Я те че, собака? Какой хозяин? – возмутился лысый и его лицо побагровело, слившись с краснотой глаз, – Че ты там сказал?

– Он тебя собакой назвал, Шило, – подсказал один из бандитов рядом.

– Это обидно, Шило, – согласился второй неподалеку.

– Поехали, говорю, слышь, гнида церковная? – рявкнул дипломат, знающий, как общаться с людьми, – В задницу слова свои засунь и садись в карету, понял?

– Не понял, – мрачно сказал я, почувствовав, как легко легла в руку рукоятка серпа, – Объясни еще раз.

– Ладно, псина, – лысый снова сплюнул и растер на земле, – Давайте, парни, как договаривались. Но не калечить.

Они ударили почти одновременно, заходя с обеих сторон. Один – прямым ударом дубинки, второй кулаком – размашисто, будто матрос на корабле. От дубинки я легко ушел в сторону, нырнул под вытянутую руку головореза и ударил серпом по открывшейся груди. Убивать я не собирался, поэтому лезвие полоснуло только поверхностно, но скрипнуло на костях. Бандит завыл, прижал ладони к ране, согнулся, подставив голову под удар. Я ударил его рукоятью в висок, прямо туда, где раскрывались цветы на татуировке, и нападавший безвольной куклой растянулся прямо на дороге.

В этот самый момент, трое оставшихся перешли в наступление, ловко орудуя дубинками, против которых серп был скверной альтернативой. Через несколько мгновений я получил чувствительный удар в плечо, сбился с ритма и ушел в оборону, с трудом стараясь разобраться в движениях пьяных противников. Одного я умудрился полоснуть внутренней стороной серпа прямо по сухожилиям на руке, другому подсечь ноги, но тут же пожалел об этом. Я не видел бросающего, но ощутил удар и почувствовал острую боль в боку, на миг выбившую меня из колеи. Я отскочил назад, поднял ладонь к лицу, недоумевая, глядя на черную в лунном свете кровь. Бритвено острый метательный нож прошел по касательной, полоснул по животу, увяз в подоле куртки. Следующий со звоном отлетел от подставленного серпа – мне чертовски повезло, что бросали ножи не так метко, как им хотелось. Третий застучал по камням брусчатки. Шило, покраснев от усилий еще больше, начисто забыв об уговоре «не калечить», размашисто кидал ножи один за другим, распаляясь все сильнее и сильнее.

Я смог уйти еще от трех ножей, приблизившись к предводителю бандитов на расстоянии атаки, когда Шило напал снова, размахивая дубинкой, как молотобоец. Движения его были смазанными и медлительными, поэтому мне удалось пнуть ему под ноги его же безвольного товарища, валяющегося в отключке и подскочить к нему прежде, чем Шило грохнулся на землю. Когда головорез осознал, что произошло и попытался подняться, лезвие хапеша уже лежало у него на горле. Шило завозился, зарычал, но вид церковной стали говорил красноречивее любых слов. Он затих, вслушиваясь в стоны израненных товарищей, и сцепив зубы переводил взгляд то на меня, то на угрожающе блестящее от крови оружие.

– Убирайтесь, – процедил я, пытаясь справится с болью в боку, которая упорно наливала свинцом ноги, – Убирайтесь отсюда, пока я вас не перерезал. И скажите своим старшим, чтобы больше никогда не втягивали в свои дела жнецов. Я покину этот город утром. Но если вы мне помешаете, я останусь здесь ровно настолько, чтобы вырезать в вашей кодле всех и каждого. Это понятно?