Дем Михайлов - Ледяное проклятие

– Исчез? Саркофаг Отца пропал из Пирамиды Над Темной Водой? Да?! Ну же! Отвечай!

– Да, повелитель, п-пропал бесследно. – запнулся съежившийся Гукху, с недоумением прислушивающийся к звенящей в голосе Нерожденного… радости…

По горячей воде прошла сильная рябь, раздался громкий плеск, и старый прислужник вздрогнул – на его руке сомкнулись склизкие черные пальцы, с каждым мигом сжимающиеся все сильнее, в темноте ярко зажглись два желтых фосфоресцирующих глаза. Лежащая на лавке старуха открыла беззубый рот и, содрогаясь в корчах, издала продолжительное шипение, по влажному камню скамьи едва слышно зажурчала струйка вонючей мочи.

– «Ключ» нашелся! – почти беззвучно прошептал Нерожденный, пуская пузыри. – «Ключ» нашелся и сумел преодолеть защитную магию… все так, как и предсказывал Отец… скоро грядет его освобождение, и тогда наступит наше время… время, когда Отец возглавит нас… – неожиданно возбужденный шепот перешел в пронзительный визг: – Но нет! Нет! Что-то не так!

Морщась от боли в руке, но, не решаясь пошевельнуться, прислужник промолчал.

– «Ключ» должен был открыть саркофаг, отпереть проклятую Ильсеру и освободить Отца Тариса… но этого не случилось! Гукху!

– Да, о Великий. – проскулил старый шурд.

– Позвать ко мне старейшину Гихарра!

– Старейшину Гихарра, повелитель? Но о нем нет известий с тех пор, как он возглавил войско и ушел на штурм человеческого поселения, что защищено высокой каменной стеной… он еще не вернулся… но, несомненно, вскоре он падет пред вами ниц и объявит о еще одной сокрушительной победе, состоявшейся только по вашей воле…

– Замолкни! Тогда зови старейшину Туффисса! Сейчас! И того, кто возглавлял отряд разведчиков, обнаруживших пропажу саркофага.

– Слушаюсь, Великий. Позвать старейшину Туффисса. – пробормотал Гукху, с облегчением чувствуя, как сжавшиеся на его руке мокрые пальцы ослабляют хватку. – Отряд разведчиков возглавлял младший военный вождь Дисса Беспалый. Он еще не вернулся. Вести доставили пять воинов, что он отослал сюда. А сам Дисса…

– Что? Где он? – прошипел Нерожденный, и на этот раз в его голосе слышалась нетерпеливая ярость.

Содрогнувшись тщедушным телом, старый Гукху едва слышно прошептал:

– Дисса отправился по следу святотатцев, дабы жестоко покарать их и вернуть саркофаг Отца. Он поклялся, что ни один из осмелившихся нарушить священный покой Тариса Великого не останется в живых… Под его рукой шурды и несколько пауков, повелитель.

Нерожденный издал протяжный хрип, связанная с ним старая гоблинша задергалась всем костлявым телом, и Гукху едва успел удержать ее от падения с узкой лавки.

– Старейшину Туффисса сюда! – проревел Нерожденный, и прислужник увидел, как над парящей водой поднимается что-то темное и бесформенное с ярко пылающими глазами. – Немедленно! Беги, Гукху, беги жалкий старик! Беги, пока я не освежевал тебя живьем и не сожрал твою душу! Беги!

И Гукху побежал – дряхлый шурд сломя голову несся по узкому подземному коридору, падая через каждые пять шагов, но вновь и вновь поднимаясь на дрожащие старческие ноги, а за его спиной гремел голос великого шамана:

– Беги Гукху, беги старик! Бе-ги-и!

Еще одной радостной новостью оказалось то, что я испытываю чувство голода. И это еще больше уверило меня, что в моем промороженном стужей теле теплится настоящая жизнь, а не одна лишь ее видимость.

За незаметно пролетевшие в пути восемь дней я принял пищу два раза. С хрустом разжеванный кусок вяленого мяса и пара пригоршней снега – ровно такое количество еды я съедал за один раз. После чего чувство голода затихало и медленно просыпалось только дня через три. Судя по ощущениям, находись я в покое, то испытал бы нужду в пище только дней через десять, если не позже.

Ниргалам пища требовалась гораздо чаще – как минимум два раза в день. Усугубляло проблему то, что они могут есть лишь жидкую пищу, свободно проходящую через трубку. В условиях похода нормальной еды не было, но немые воины оказались весьма неприхотливы и с удовольствием поглощали еще горячую кровь. Олени, волки, зайцы – им годилось все. Но я очень сомневался, что столь однообразная диета может обеспечить им все потребности тел, вынужденных таскать тяжеленые доспехи и выдерживать заданный мною темп передвижения – останавливались мы с наступлением ночной темноты и вновь продолжали путь, как только начинал брезжить тусклый зимний рассвет. Усталости и потребности во сне я почти не чувствовал. Окажись я один, мог бы шагать дни напролет. И надо сказать, меня это несколько пугало.

Охотились ниргалы на ходу – если надругательство над настоящим искусством выслеживания добычи можно назвать охотой. Стоило в поле зрения появиться неосторожному зверю, как туда тут же летел пущенный метким стрелком арбалетный болт. Если попадался олень, то мы ненадолго задерживались, пока ниргалы поочередно припадали к воткнутой в шею благородного зверя трубке и высасывали кровь из еще живого животного. Если на выстрел напарывался тощий волк, то не требовалось сбавлять шага – легко подняв зверя на руки, один из ниргалов насыщался на ходу. Когда последняя капля крови покидала тело волка, мертвую тушу просто отбрасывали в сторону на поживу воронью.

Уверен, со стороны подобная картина была более чем омерзительной, но я уже свыкся. Все же источником пищи служили обычные животные, а не разумные существа. Единственное, о чем я сожалел – у нас не было злаков и прочей растительной пищи, чтобы ниргалы могли приготовить обычную кашу. Не было даже котелка, чтобы сварить бульон – он остался в седельных сумках рыжего Лени. Чем дольше ниргалы питались только кровью, тем больше я боялся, что у них будет заворот кишок или еще какая гадость приключится. Но пока иного выбора не было, и мы молча шли вперед, шаг за шагом преодолевая заснеженные просторы Диких Земель.

Единственная имеющаяся у нас лошадь шла в поводу за замыкающим отряд ниргалом и, кажется, была более чем счастлива таким положением вещей. Еще бы. На ее многострадальной спине больше никто не сидел, шла она уже в утоптанной ниргалами и мною снежной колее, относительно легко переставляя копыта. Овес в сумках практически закончился. Каждый вечер я выбирал для ночлега ровные пологие места и заставлял ниргалов расчищать снег до тех пор, пока не показывались бурые стебли пожухлой травы. К такому подножному корму лошадь относилась с явным неодобрением, но все же понемногу щипала самые аппетитно выглядящие стебли. Оно и понятно – голод не тетка.

Длинные переходы и вынужденное молчание ввиду отсутствия собеседников предоставили мне прорву времени, чтобы погрузиться в мысли, неспешно обдумать события прошлого и постараться отвлечься от тяжелых дум о поселении. Несмотря на грустный факт, что я практически перестал быть человеком из крови и плоти, я все еще считал себя ответственным за судьбу моих людей и поселения.