Сергей Антонов - Стабилизатор. Минск 2041

– Ну, извини… Я же не знал, что так выйдет. Марат, весь день впереди. Мы еще поймаем много рыбы. Обязательно.

Мокрая рука Ладеева легла Вербицкому на плечо. Ощущение не из приятных уже потому, что рука была холодной. Рука холодная, а вина – безмерная! Упустить такого подлещика!

Брезгливым движением плеч Марат сбросил руку друга.

– Отвали!

Тишина. Вербицкий намеренно не оборачивался. Пусть, падла, прочувствует всю глубину своего падения. Где-то вдали послышался протяжный гудок и дробный стук колес поезда. Этот стук должен был затихнуть, постепенно растаять в плотном, горячем воздухе летнего дня. Вместо этого нарастал. Заглушал плеск волн о песчаный берег. Пение птиц и голоса рыбаков, начавших оккупировать берег. Тревога, которую Вербицкий почувствовал в самом начале, нарастала. Скачкообразно. Становилась паникой. Удары колес о рельсы сделались невыносимо громкими. Больно били по барабанным перепонкам. Марат закрыл уши ладонями.

– Прекратите!!!

Выкрикнув свое требование в пустоту, Вербицкий обернулся к другу. Днепр изменился. Вода перестала напоминать расплавленное золото. Она была темной, почти черной и настолько тяжелой, что гасила любые волны. Но не это было самым страшным. Насколько хватало взгляда, из реки торчали памятники. Самых разных форм и размеров. От выбитых в граните имен, фамилий, дат и стихотворных эпитафий у Марата зарябило в глазах. Ближайший памятник – громадина из черного гранита возвышался у самого берега. Точно на том месте, где совсем недавно стоял Павлик. Теперь он смотрел на друга с гладкой, отполированной до блеска поверхности мрамора. В неподвижных глазах Павлика навсегда застыл немой укор.

Марат попятился. Ноги его запутались в брошенной леске. Стараясь не смотреть на кошмарное водное кладбище, он пытался выбраться из ловушки. Стук колес поезда резко оборвался. В наступившей тишине послышался другой звук. Шуршание песка и пощелкивание. Вербицкий поднял глаза. Подлещик, бегство которого он не мог простить другу, вернулся. Тоже мертвым. Часть чешуи рыбина потеряла. Из этих пролысин торчало белое мясо. Круглые глаза неестественно выпучились, а пасть беспрерывно открывалась и закрывалась. Отсюда и пощелкивание. Отталкиваясь плавниками и хвостом, рыбий монстр полз к Марату. За ним песке оставался след, который тут же наполнялся водой. Там плавали чешуйки, вперемешку с кусочками мертвой плоти. Щелк! Ты попал, пацан. Щелк! Выбирай: мой укус или поезд. Щелк! И помни: первое значительно болезненнее, чем второе. Я укушу, так уж укушу. Не хуже гадюки, поверь мне, мальчик. Щелк! Думаешь, у нас подлещиков нет зубов? Ха. Полюбуйся-ка на это!

Рыба-мертвец разинула пасть. Марат увидел загнутые внутрь, острые, как рыболовные крючки зубы. Белое, бугристое нёбо. У живых рыб оно красное. Мясо белеет, когда рыба тухнет.

– Так ты сделал свой выбор? – подлещик подобрался к самым ногам Вербицкого и заговорил вслух. – Поезд скоро будет здесь. Я уже слышу, как грохочут колеса этой махины. Стук-перестук. Стук-перестук! Они раздавят тебя очень быстро. В лепешку. Боли почти не почувствуешь. Не веришь мне, спроси у другана. Кому-кому, а Павлухе прелести поезда знакомы не понаслышке. Его ведь, как тебе известно, собирали по кусочкам. Хрясь и пополам!

Откровения подлещика заглушил стук колес. Рыбина все еще открывала рот, упражняясь в своих замогильных издевательствах, но разобрать слов Марат уже не мог…

Он дернулся так, что едва не свалился с сиденья. От кошмара остался только стук колес поезда. Вполне нормального поезда. Вербицкий просто уснул, а страх, засевший в подсознании со времен юности, воспользовался его беспомощностью.

Страхам вообще свойственно умение выжидать, подкрадываться и нападать, когда этого меньше всего ждешь. Марат, как носитель железнодорожной фобии не раз размышлял над природой страха. К определенным выводам так и не пришел, но решил, что ужас – штука коварная. Попавшись к нему в лапы однажды, ты можешь только на время ослабить липкие объятия. Избавиться навсегда – ни за какие коврижки.

Трагедия Павлика – классический пример. Вербицкий вдрызг разругался с ним на берегу из-за злосчастного подлещика. Наотрез отказался возвращаться домой на багажнике мопеда. Павлик поехал один. Эта картина навсегда врезалась Марату в память. Полевая дорога, разделенная пополам узкой полоской травы. Газовый мопед, словно бы застывший на ней. Сизое облачко дыма из выхлопной трубы и голая спина друга.

Полчаса спустя Вербицкий стоял у железнодорожного переезда и, столбенея от ужаса, наблюдал за тем, как люди в оранжевых безрукавках вытаскивают из из-под колес скорого «Ленинград-Кишинев» изуродованные остатки мопеда. Труп, Павлика, с которым Марат так и не успел помириться, по разговорам, намотало на оси…

Вербицкий тряхнул головой, чтобы прогнать навязчивое видение.

Сегодня он сел на поезд. Сел, и как видите, едет. Как знать, может это первый шаг на пути избавления от фобии? Пора взрослеть, паря. Взрослеть и оставлять за спиной старые страхи.

Гроза закончилось. По крайней мере, по окну уже не стекали струйки воды. В такт подергиванию поезда за окном прыгала луна. Мимо проносились поля, темные пятна лесов и фонарные столбы. Сколько он проспал? Вербицкий взглянул на часы и разочарованно хмыкнул. Встали, черт бы их побрал. Гаишники никогда не раскошелятся на что-нибудь стоящее. Жлобы. Что тут скажешь? Сувениры, небось, поручили купить какому-нибудь толстозадому сержанту с парой извилин-вмятин на мозгу от фуражки. Умишка, само собой хватило лишь на китайскую дешевку. Спасибочки. Проще всего будет выбросить подарок в ближайшую урну.

Поезд замедлил ход. Дернулся и застыл у какого-то полустанка. Свет фонаря выхватывал из темноты простейшую по конструкции остановку. Четыре столба подпирали тонкую плиту крыши. Никаких стен. Скамейка, опять-таки собранная из бетонных паззлов. Простота достойная египетских пирамид. Всю эта полустаночную прелесть раскрасили в красный, зеленый и белый цвета. Миленько и очень верноподданно. Акция «За процветающую Беларусь!» шествовала по стране семимильными шагами.

Марат улыбнулся и в это мгновение увидел прямоугольник вывески с названием станции. Три дробь четыре. Охренительно. Лучшего названия для такой станции и не придумаешь. Деревня Тричетвертово? Поселок Три Четверти. Жителей этой местности называют тричетвертянами. Жаль, ох, как жаль, что ни один из тричетвертян не сел в поезд. Хотелось бы взглянуть на его рожу. И тут Вербицкого осенило. Вокзал! Он никак не мог понять, что его там удивило. Разумеется кроме призраков. На самом деле, вся соль была в расписании. В нем не нашлось места для букв. Остановочные пункты обозначались цифрами. Целыми и дробными. Понятное дело, из-за особенностей своего образа жизни он немного отставал от новых веяний. Но не настолько же! Как случилось так, что замена милых сердцу Кленовок и Липовок на мерзкие цифровые обозначения прошла для него незамеченной?! Да, он из рук вон плохой журналист, но пропустить подобного события не мог. Узнал бы из новостей. Не мог не узнать. Что, мать вашу так, вообще происходит? Прощу прощения, но я ощущаю себя Алисой, путешествующей вниз по кроличьей норе. Чем дальше – тем страньше.