Людмила Минич - Дети Хедина (антология)

– О тебе будут помнить лишь то, что ты отказался от черного плаща ради чьих-то сладких поцелуев, – возразил старец.

– И презирать, да? Люди всегда презирают то, что сами сделать не в состоянии. Даже Забытые Дети. Магия Матери, которую мы впитываем с ее молоком, не дает нам чувствовать радости любви. Но она не выхолащивает нас. Все те чувства, свойственные обычным людям, лишь спят внутри нас. А я позволил им проснуться. Но это не значит, что я потерял всякое представление о чести!

– Я думал, ты приобрел больше здравого смысла, – ответил старец.

– Здравый смысл – это бежать?

– Здравый смысл – это жить, выбрав жизнь. Ты ждешь опасности от мороков, порождений магии Дома. Но вспомни, чему я учил тебя: магия Матери никогда не причинит настоящего вреда ее детям. До рассвета, пока она не снимет с тебя плащ, ты будешь под ее защитой, но потом – ты станешь здесь чужим. Во всей Обители не найдется для тебя безопасного уголка. Пойдем со мной, и я покажу, как тебе выйти отсюда невредимым.

Ройне покачал головой.

– Мать может снять плащ только по собственной воле, и когда снимает его, то прощает своему бывшему сыну все грехи и обиды. Она не станет направлять против меня свою магию.

– Не магии тебе следует бояться.

– Я не боюсь даже магии.

– Ты не хочешь слышать то, что я тебе говорю, а я не хочу причинять тебе боль… – вздохнул Белый брат. – Что ж, я исполню твою просьбу: я уйду. Но напоследок дам тебе еще один совет, который, может быть, тебе понравится больше. Не задерживайся, когда будешь уходить.

– Вот этому совету я последую с радостью, магистр Хемиль. Хотя вы и посеяли сейчас во мне сомнение, стоит ли мне уходить. Ведь мы с вами больше не увидимся, а вы назагадывали столько загадок…

– Я думаю, ты сам их разгадаешь со временем, – улыбнулся старец. – Если последуешь моему совету.

– Второму, – уточнил Ройне.

– Как хочешь, – магистр Хемиль согласно наклонил голову. – Я не буду тебе больше мешать. До рассвета еще около двух часов. Поспи. Если ты собираешься завтра скакать целый день, тебе пригодятся силы. И не беспокойся о порождениях огней Дома. Помни: не их тебе надо бояться.

– Спасибо, – сказал Ройне, решив в этот раз оставить сомнения невысказанными. Морок это или настоящий магистр Хемиль – он явно беспокоился о нем. Пожалуй, единственный из всех братьев. Жаль только, отблагодарить его нечем, а после уже и не будет возможности…

Ройне провожал его взглядом и подумал, что, возможно, лучшей благодарностью для старика было бы, если он последовал его совету. Он даже чуть было не бросился за ним вдогонку, чтобы попросить показать выход, но тут же укорил себя за глупый порыв. Мороков бояться не надо. Людей он и так не боится. А если он сбежит отсюда тайно, как преступник, он сам себя уважать перестанет – к чему ему тогда будет новая жизнь?

И успокоенный этой мыслью, Ройне снова сел на пол, а затем, решив все-таки последовать самому последнему совету магистра Хемиля, и вовсе лег.

Проснулся он от того, что кто-то очень осторожно заправил прядку, упавшую ему на глаза, за ухо. Он поднял голову и с удивлением увидел склонившуюся над ним Мать.

И в первый момент он почему-то испытал удивление, потому что уже много-много лет мать не будила его. И лишь в следующий миг он вспомнил, что Мать Юма не делала этого никогда, а от настоящей своей матери он ушел сам. Слишком давно.

– Простите… – сказал он, приподнимаясь на руках, и прокашлялся, чтобы голос не хрипел. – Я долго проспал?

– Солнце позолотило вершины гор, – ответила Мать Юма, поднимаясь. – И я пришла за окончательным ответом.

Ройне встал, отряхнул и расправил помятую одежду.

– Мой ответ не изменился, – сказал он, украдкой оглядываясь. Он спал у той же стены, где и ложился, поднятая Белым братом тренога стояла, где он ее и поставил, а перевернутая огненная чаша так и валялась в углу. Но догоревшие свечи оказались заменены на новые. И факелы и чаши тоже кто-то обновил. Так что же из произошедшего этой ночью было сном или мороком? А что нет? – Я по-прежнему прошу милости снять с меня плащ.

Мать Юма кивнула. Видимо, она посчитала необязательным и дальше изображать печаль, и Ройне был ей благодарен за это. Он все равно не верил, что она может любить одного из сотен своих неродных сыновей больше, чем любила его родная мать… « Надо будет ее найти, если она жива, и попросить прощения…» Больше, чем его любит та, ради кого он все это делает.

– Силы моего Дома не сильно мучили тебя, – сказала она, направляясь к центральному алтарю и жестом приглашая Ройне следовать за собой. – Иных они сводили с ума, так что я поутру находила здесь лишь жалкое подобие человека со смутными остатками разума. Иных сразу отпускали, словно решали, что этот человек им больше тут не нужен. А иным просто показывали что-то такое, отчего люди сами решали остаться. Я не стану спрашивать, что было с тобой. Мне нужно лишь знать твое окончательное решение.

Она остановилась у алтаря и развернулась к Ройне, который опустился перед ней на колени.

– Я прошу снять с меня плащ и освободить от клятвы, – произнес он.

– Освобождаю, – сказала Мать Юма, дернув за завязки его плаща. Тяжелая черная ткань словно вода стекла с его плеч на пол.

– Спасибо, – он низко склонил голову. А когда поднял глаза, увидел огненную чашу, которую Мать держала перед собой.

– Протяни правую руку в огонь, – сказала она.

Он внутренне сжался, приготовившись испытать боль, но ощущения оказались такими, как если бы он опустил руку в миску с горячим молоком. А когда он поднес пальцы к глазам, то обнаружил, что с костяшек пропала выжженная давным-давно метка.

«Свободен!»

– Матушка!.. – воскликнул он в порыве благодарности, вставая.

– Отныне тебе нет нужды звать меня так, – перебила она его, отставляя чашу и протягивая ему руку для поцелуя.

– Вы всегда будете в моем сердце, как моя мать, – сказал он, прикасаясь губами к ее горячей и нежной коже, – за все то добро, что вы сделали для меня. И в особенности – за сегодняшнее.

Она в ответ лишь улыбнулась – немного печально – и опустила глаза.

– Иди, – сказала она. – Солнце всходит, а тебе до заката предстоит проделать немалый путь. Не задерживайся.

– Да, – широко улыбнулся он. « Потом. Я подумаю об этом потом, когда выеду из Обители. У меня теперь вся жизнь для этого!» И низко поклонился. – Прощайте… матушка.

– Прощай, мой возлюбленный сын. Береги себя.

Легко, словно вместе с плащом с его плеч свалилась огромная тяжесть, Ройне вышел из дверей Дома Матери. Яркое утреннее солнце заставило его зажмуриться, а холодный ветерок пробрался под одежду и окончательно унес с собой всю жаркую тяжесть прошедшей ночи, а с ней все сомнения и страхи. Ройне сладко потянулся, наслаждаясь этой свежестью, как будто в первый раз. У нее был запах и вкус свободы, новой жизни, к которой Ройне сейчас помчится.