Людмила Минич - Дети Хедина (антология)

– Нет, – Ройне развернул Ториша к себе.

Он чувствовал, что надо объяснить, но почему-то слова давались ему с трудом. Как будто он только что научился говорить. И все-таки…

– Это моя судьба, – сказал он. – Это моя… моя плата. За мою гордыню и самонадеянность. И… Знаешь, Тош, когда мы ушли из дома… То есть я ушел, а ты отправился за мной, я долго не мог себе простить, что не остановил тебя. Ведь я был старше. Я лучше понимал. Я был ответствен за тебя. Но я позволил сделать тебе то, что тебе делать было не нужно. Потому что… Это польстило мне. Что именно я был для тебя примером. Не наш отец, не дед, не дядя. Взрослые, уважаемые всеми люди. А я – малолетний сопляк, которого все только шпыняли, потому что считали, что у меня ветер в голове. А ты выбрал меня. Уже потом, когда нас привезли сюда, я понял и почувствовал свою вину перед родителями. Я предал их. И то, что я позволил уйти тебе, увеличило мое предательство вдвойне. И сейчас… Это мое решение. Осознанное. Необходимое мне. Но, Тош, если ты из-за меня тоже решишь… предать, предателем будешь не ты. А я. Понимаешь? Отпусти меня, брат. И прости.

Ториш молча смотрел на него и кусал губы. Словно хотел что-то сказать, но не решался.

– Я все равно уйду, – добавил Ройне, чувствуя, что не стоит так заканчивать разговор. – Но если ты отпустишь меня, нам обоим будет легче.

– Ничего ты не понимаешь, брат, – наконец разомкнул губы Ториш. – Иди, не то Мать решит, что ты испугался и решил не приходить к ней.

Ройне кивнул и пошел к Дому Матери, чувствуя, как брат провожает его пристальным тяжелым взглядом.

«Почему мне кажется, что я все делаю не так?.. Но отступать уже слишком поздно».

Он отдал оружие дежурившему у входа Серому брату и взошел по ступеням Дома.

Плотный жар сомкнулся вокруг него, как только он переступил порог. Небольшой приемный зал, казалось, весь состоял из огней. Ройне непроизвольно потянулся к завязкам под горлом: захотелось снять не только плащ, но и плотную кожаную куртку. Но вовремя опомнился. « Только Мать может снять с меня плащ».

– Матушка? – позвал он, не видя ее. И тут же почувствовал ласковое прикосновение к своей спине.

– Ты все так же тверд в своем намерении разбить мне сердце? – тихо произнесла Мать Юма.

– Я все так же тверд в своем намерении просить вас о милости освободить меня от клятвы, – ответил он.

– Неужели после того, как ты прогулялся по улицам Обители, бывшей тебе родным домом, после того, как ты повидался со своими братьями, ты не усомнился в своем намерении?

«Я сомневался до того, как приехал сюда, сомневался, что смогу устоять перед искушением остаться, но здесь я ни в ком не встретил понимания, так что…»

– Нет.

– Что ж… Я сказала тебе все, что могла. Не вижу смысла больше тебя уговаривать. Оставляю тебя тут. До утра. Не хочу тебя смущать, сын мой.

Ее шаги зашуршали по каменным плитам, и Ройне резко обернулся ей вслед.

– Что меня ждет здесь?

– Я не знаю, – она оглянулась и пожала плечами. – Может, ничего, а может, битва с драконом, в которого превратится пламя светильников. Магия моего Дома стара как мир и глубока как материнская любовь. И столь же непознаваема. Даже я никогда не знаю, что она может предложить очередному сыну, решившему отказаться от ее защиты. Ты давно не пил моего молока, и в тебе почти ее не осталось. Но до утра ты еще мой сын, укрытый моим плащом, а значит, не совсем чужой здесь. Не забывай об этом. Что бы ни было.

Мать Юма ушла, и Ройне остался в одиночестве среди множества свечей, факелов и треног с огненными чашами.

Какое-то время он ходил по залу, всматриваясь в огни и тени, которые они отбрасывали. Он был настороже, прислушиваясь к каждому шороху и приглядываясь к сполохам пламени, не превращаются ли они и в самом деле в драконов. Но вокруг стояла тишина, ничего не происходило, даже мыши как будто решили не покидать своих норок в эту ночь. Ройне вдруг понял, что очень устал, – с раннего утра он был в пути, да и в Обители отдохнуть не вышло, а впереди еще нелегкая ночь. Он подобрал плащ и сел на пол, привалившись спиной к колонне, так, чтобы большая часть зала была ему видна.

От жара огня и духоты тянуло в сон. В голове все еще звучали отголоски сегодняшних разговоров: его братья, его учителя словно продолжали укорять его за его поступок. « Бесконечные споры. Мы можем обсудить это еще сто тысяч раз. Ничего не поменяется. Они не поймут. А я не изменю решение. Я сделал свой выбор. И докажу это сегодня ночью. И это будет последняя ночь Черного брата. А дальше…»

Его мысли невольно устремились туда, куда так хотело его тело. В объятья любимой женщины, открытые только для него одного. Женщины, которая ждет его сейчас в Деффе и потом будет ждать – в маленьком домике, который он купит где-нибудь далеко отсюда, например, в Эргасе для них двоих, куда он будет возвращаться из своих странствий, уже в качестве вольного наемника.

Губы Ройне невольно растянулись в улыбке. Он действительно не намерен предавать дело Забытых Детей, и его меч до последнего вздоха своего обладателя будет стоять на пути тех, кто дерзнет нарушить спокойствие Шести Благословенных Земель, будь то человек, маг или неразумное создание тьмы. Но куда приятнее перед опасным походом будет не припадать к груди Матери, пусть и для того, чтобы напитаться ее волшебным молоком, а получать нежный поцелуй, предназначенный ему одному. И пускай в этом поцелуе не будет никакой магии, он будет ценнее, чем все дары Матери, обещающие необычайную силу и выносливость и все же не дающие полной неуязвимости. За Мать он готов был умереть, зная, что другие братья встанут на его место. За свою же любовь он будет драться до конца и жить.

Все так и будет. В конце концов, ради этого он сидит здесь сейчас. Одна ночь ради тысяч ночей потом. Жар тысячи огней Дома Матери ради огня его единственной любви. Ему казалось, что он до сих пор помнит тепло первого поцелуя, вернувшего его к жизни на берегу Грифового острова, где прибой превращал в лохмотья его черные одежды, а от холода не чувствовалась даже боль в перебитых костях. Колдовство Матери тогда не дало его душе расстаться с телом, но само тело не уберегло. И тогда он, уже прощаясь с жизнью, впервые ощутил, как чужое дыхание обожгло его губы и незнакомый голос сказал: «Все говорят, что у Черных братьев даже кровь черная, а оказывается, она – красная!» В тот момент – незнакомый, а позже ставший таким родным.

Ройне дернул головой, чувствуя, что засыпает. Сколько он уже тут сидит? Час? Меньше? Больше? И до сих пор ничего не происходит. Интересно, если он заснет и проспит до рассвета, укрытый плащом и никем не потревоженный, будет считаться, что он прошел испытание? Или наоборот? Он подумал, что надо бы встать, пройтись, но вместо этого зевнул и поудобнее привалился к колонне. На шагающего человека напасть проще: он за собственным шумом может не услышать чужой. У сидящего неподвижно больше шансов услышать, а у противника может сложиться впечатление, что жертва спит. Главное, действительно не заснуть. Обычно в такие минуты ему помогал кинжал, который он крутил в пальцах: приходилось все время контролировать себя, чтобы не порезаться и не уронить. Но сейчас при нем никакого оружия нет. И это само по себе вызывало некоторое беспокойство.