Оксана Демченко - Воин огня

– Ты нам ничего не рассказывал, ты был всего лишь братом старика Томаса, – сразу предположил Ичивари.

– Для посла не самое глупое утверждение, молодой человек, – усмехнулся бледный. – Я пристегну к твоей ноге тяжеленное ядро и ограничусь этой простой мерой, позволив жить в каюте второй палубы и даже гулять по кораблю, само собой – в сопровождении и не везде. Впереди у нас длинное плаванье. Не скрою: мне необходимо доставить тебя живым, и так будет проще для всех. Но ты дашь мне клятву именем зеленого мира, полнотой двух своих душ и…

Маттио запнулся, пытаясь подобрать наиболее надежные и точные слова. Воспользовавшись непродолжительным молчанием, Ичивари обдумал все сказанное. Можно ли обещать так много и прав ли он, решаясь на то, что иные назвали бы недопустимым? Яростный и простой в решениях Банвас скорее умер бы, чем заговорил с врагом. Тихий, покладистый Гух, в этом Ичивари был почти уверен, нашел бы первый попавшийся под руку острый осколок или обломок и провел им по запястью, опасаясь проявить слабость в момент пыток и тем причинить вред зеленому миру. Он же, сын вождя, желает сыграть с бледным в открытую и надеется на выигрыш. Самонадеянность? Хотя дед говорил: умереть никогда не поздно. Ичивари нахмурился. Есть ведь некий порог, определяющий, можно ли хотя бы временно сосуществовать с бледным на его условиях, не предавая и не кривя душой?

– Ты убил Гуха? – негромко спросил махиг.

Бледный тяжело вздохнул и надолго смолк. Потом искоса поглядел на пленника, и вина на дне глаз показалась Ичивари настоящей, непритворной.

– Я желал увезти его живым. Он знал пещеры, это было важно. Он еще кое-что ценное помнил… Мы ведь не только золото разглядели на вашем берегу. Я честно учил его горному делу. И получил воздаяние за свою науку сполна, составив интересные записи… Он охотно слушал о Дарующем и даже, возможно, был готов уверовать. Наконец, он заботился обо мне.

Бледный говорил тихо, слова приходилось угадывать, и Ичивари утвердился в подозрении: под дверью слушают весь разговор. Магур так и рассказывал о бледных. Мол, друг другу не доверяют и себе самим тоже, а друзей, кстати, у них и вовсе нет… Маттио Виччи понял задумчивость махига по-своему. Еще раз покачал головой и сел удобнее, облокотившись на край кровати. Собрался убеждать. Но сразу же махнул рукой и сник, отказываясь от первичного намерения.

– Если бы я воспользовался ножом, перерезал бы ему горло, – сухо и почти зло бросил он. – Так надежнее. Его убил мой… союзник. Махиг. Дальний родич твоего отца. Вы мало отличаетесь от нас, если приглядеться. Скоро научитесь всему: и лгать, и предавать, и искать союзы, и отрекаться от них. Такова плата за жизнь в городах. Много людей и мало надежд стать значимым… Постепенно примитивная, достойная дикарей охота на зверей останется в прошлом, сами люди сделаются законной и ценной дичью. Я мог его зарезать, но не желал этого и не принимал участия в случившемся. Я ответил на твой вопрос. Что скажешь мне ты?

– Именем зеленого мира, полнотой душ и любовью матери клянусь, – негромко повторил Ичивари, честно дополнив предложенную формулу договора. – Я не буду делать глупостей, пытаясь умереть или сбежать. По крайней мере, пока не появится впереди берег. Что я получу взамен на свою сговорчивость? Хорошо бы подробно, все же речь идет о моей жизни.

– Ты действительно не безнадежен, – хитро прищурился Маттио. – Торгуешься… Мы поладим. Будем разговаривать. Много разговаривать. О зеленом мире, о твоем отце, о вашей ложной вере в духов. У меня гораздо больше вопросов, чем ответов. Ты знаешь не все, но мне важно понять, как ты смотришь на мир… И еще одно условие. Мы будем изучать Скрижали, главную книгу моей веры.

– И я тоже смогу задавать вопросы?

– Да… это даже занятно. Только звать меня следует не Маттио Виччи, мне опротивело чужое имя, как и сам этот вечно дрожащий старик, пустая и мерзкая оболочка, маска… Я Алонзо Дэниз.

– Гратио Алонзо, оптио Алонзо или даже сэнна Алонзо?

– Откуда ты это знаешь, и столь подробно? Сэнна на вашем берегу был всего раз, и он…

– От деда Магура. Именно он сжег корабль де Ламбры. Значит, оптио?

– Оптио – звание в иерархии ордена, как и ментор, – вздохнул Алонзо, поднимаясь на затекшие ноги и без спешки продвигаясь к двери вдоль стены, мимо поперечного ряда двухъярусных лежаков. – «Сэнна», или «ваша благость», – именования ментора при обращении к нему. Оптио ниже в иерархии, и его, то есть меня, следует именовать светоносным или лито. – Алонзо стукнул костяшками пальцев в дверь и звонким металлическим голосом потребовал: – Откройте, хватит пыхтеть возле щели. Ведь наложу наказание, чада грешные, и жестокое наказание… Как возмогли вы решиться подслушивать речи мои?

В коридоре что-то шумно упало, затопали обутые ноги, два голоса с незнакомым произношением испуганно выдохнули имя Алонзо. Забормотали невнятно, очень быстро, глотая слова и часто повторяя «глори»… Оптио презрительно усмехнулся, продолжая постукивать ногтями по доске, торопя нерадивых слуг. Очевидно, уронили за дверью именно ключи.

– Трусоватых недоумков на моем берегу немало, – с неприязнью в голосе отметил оптио. – Но об этом мы тоже поговорим позже.

Дверь наконец-то распахнулась, стало видно, что в тесном темном коридоре стоят, пихаясь локтями, трое, у всех наготове пистоли, целят они в комнату – то есть в грудь оптио. Осознали, позеленели, двое бухнулись на колени и забормотали молитву усерднее и громче прежнего. Третий торопливо сунул пистоль за пояс и поклонился.

– Приготовили? – уточнил Алонзо.

Слуга кивнул и поманил кого-то невидимого из недр коридора. Звякнуло железо. Ичивари поморщился, рассматривая цепь, гирю и широкое разъемное кольцо с замком. Алонзо сам приладил окову на ногу, весьма буднично поясняя, что все предусмотрено, что внутренняя поверхность выложена кожей и даже не оставит следа на теле… Ключ будет храниться у капитана, так что пытаться убить слуг и самого оптио, надеясь отнять его, бесполезно. Ичивари молча кивнул. Когда окова обхватила ногу, он ощутил себя зверем, пойманным в силки хитрым охотником. Душа рвалась на волю, и он впервые осознал сполна, почему волки готовы отгрызть себе лапу ради освобождения. И почему истекать кровью и ползти прочь от ловушки, уже не имея сил и надежды выжить, – это победа… А еще Ичивари думал о той, прежней, мавиви, бабушке Шеулы. Женщину доставили на корабль едва живой и пытали, и было ей много хуже, чем умирающему волку, потому что зверь обрел свободу хотя бы в посмертии, а человеку его враги не оставили и этого последнего одолжения.

Снова вспомнились синие глаза младшей Шеулы, наполненные страданием. При первой встрече с мавиви он причинял боль и в душе становился подобен уродливым, худшим людям моря. Он извинился и получил прощение, но лишь теперь знает по-настоящему, что мог натворить. Понимать ошибки удается куда глубже, если своей кожей ощущаешь неволю, сам испытываешь чувство вынужденной покорности, признавая чужую власть и свое бессилие. Оскверняющее ощущение. Унизительное. Оно лишает мир цвета, отделяет от него незримой стеной…