Олег Фомин - Льдом и мечом

Вспышка — и жрец оседает пеплом.

Второй жрец, могучий седой старец, наконец избавился от недорубленных браслетов, сухая ручища вытянута в сторону пепельной тучки.

— Прости, брат, — тяжко выдыхает жрец. — Возмездие найдет сломивших твою волю!

Тиморис помогает Эгорду встать, Милита вскакивает, подбирает лук.

Воин-маг наваливается на стену льда, по плечу вытекает энергия, отстраивает выпавшие куски, Милита, Тиморис и старец удерживают несущихся в обход демонов. Вся надежда на спутников, сил кое-как хватает восстанавливать лед, Эгорд не может даже сбросить вцепившегося в спину летуна.

Настырного монстра дружно пронзают коса, стрела и луч.

Тиморис выбывает из обороны, суетится над убитыми, мечется от одного к другому.

— Эй, чего там роешься, червь?! — Милита насыщает стрелы тройной порцией огня, каждая игла фиолета прошивает по нескольку тварей. — За тебя должны отдуваться, паразит?!

— Не мешай, нас спасаю! — отмахивается воин.

Эгорд почти пустой, лед не растет, тонкие ниточки сил едва успевают связывать самые узкие трещины. А мимо падают и разбиваются здоровенные белые куски.

— Помогите…

— Выпустите, мы поможем…

— Убейте меня!..

Прикованные жрецы с трудом ворочают языками, слова вперемешку с нытьем и мычанием, лица в крошках — многолетняя соль слез…

В самом деле помогут? Эгорд косится на кучку пепла от жреца-предателя. Спутники тоже в сомнениях, не торопятся выпускать.

«Если меня убьют, — говорил Витор, — не вздумай мстить. Жаль, я не предвидел этого раньше, не таскал бы по заварушкам, но ты творец — вон какую красоту делаешь из обычного льда, — а вашему брату оружие противопоказано».

«Почему?»

«Из обиженных творцов выходят грандиозные разрушители. И сбрей, наконец, челку и усики, они тебе не идут».

«Ладно».

— Эгорд! — окрикивает Тиморис, приглашающий жест, на двух десятках трупов вырезана руна. — Приятного аппетита!

Эгорд тянет руку к пище, другая по-прежнему подпирает грохочущий купол. Через какое-то время вместо тел — рассыпавшиеся в мел кости, ледяной форт опять вытягивается, бреши и сколы зарастают, воин-маг свеж как выспавшийся бог, ощущает второе — или уже сотое? — рождение.

— Благодарю!

— Мы как тараканы в углу! — Тимориса окружают, коса ныряет из одной туши в другую, а первая еще живая, царапается, портит доспех. — Бегаем быстро, но против веника и сандалий — дело дрянь!

— Надо освободить братьев! — срывается на хрип жрец.

— Не смей! — кричит Милита.

Враги резко наглеют, даже с новообретенной силой Эгорду тяжко. К нападающим примыкают ездовые жуки-великаны и демонессы. Обрушивается знакомый с острова черный дождь: архимагам, наверное, жутко надоело ждать. Копья тьмы ломают хрупкое стекло холода на горошины, щит урезается как тростинка перед оттачивающим приемы мастером фехтования: ниже, ниже, еще ниже…

Уже не до демонов, укрыться бы от града обломков, стихия вот-вот похоронит заживо.

— Надо смываться! — орет кто-то.

— Пригнитесь! — Эгорд окружает себя солнечной сферой. — Закройте глаза!

Из губ выпархивает слово, шар взрывается, залп белых линий пронзает все вокруг. Лед превращается в горячий туман, дышать нечем.

— За мной!

Эгорд бежит впереди, за ним, пригнувшись, остальные.

Из пара возникают сбитые с толку демоны, глаза некоторых сожжены, твари бьют наугад. Их так много, что беглецам приходится запрыгнуть вверх и мчаться по спинам и плечам, живой красный ковер ходит ходуном как болотный мох, сердце рывками бросает Эгорда вперед…

Толпа редеет, беглецы прыгают на землю, но от этого не легче.

Демонов — как термитов. Если бы каждый был ростком пшеницы, Старг кормился бы хлебом год.

Черный луч испепеляет жреца.

Был — и нет.

На троицу смотрит сотня парящих архимагов, Эгорд угнетенно обозревает ряд качающихся рогатых шлемов, сгустки тьмы набухают, чтобы скрестить лучи на докучливых гостях.

— Вот и все, — опускает Тиморис косу.

Демоны и архимаги замирают, шеи выкручивают головы к воротам.

Скалоподобные створы ползут, вспахивают каменную твердь в щебень, плиты размыкают толщу, словно открывается громадная книга… Между «страницами» полоса мрака дышит чем-то едким, так и хочется зажать нос, кромешная тьма расширяется, воздух приходит в движение, засасывается пустотой. Ветер и дрожь валят часть демонов, Тиморис держится за Эгорда, на смену жаре — холод, глаза Милиты выцветают такой же чернотой, немертвая шипит как василиск.

Плиты останавливаются, у их подножий дымится пыль.

Долгая немая тишина…

Скользкое шипение:

— Не трогать людишек!

Земля опять трясется — тяжелой дробью, как под молотами, от удара к удару сильнее.

Из тьмы лезет скорпион величиной с дракона. В бурых острых пластинах, они шевелятся как жабры, между ними вылетают струйки зеленых испарений. Хвост длиннее тела в разы, извивается в сложном танце, свистит как металлическая лента. Три пары мощных лап сминают пласт минералов в мозаику из тысяч кусочков. Четвертая пара — передняя — пронзает камень как бумагу, похожа на драконьи крылья без перепонок, насадки блестят лезвиями.

— Они мои-и-и! — шипит скорпион.

Морда без глаз, носа и ушей. Пасть всегда открыта, развернута на сто восемьдесят. Зубы как арсенал сабель. А между ними — сеть зеленых языков, несколько толстых как канаты, от каждого ветвятся еще несколько, размерами чуть меньше, а от этих еще, и так по цепочке… Ядовитый корень плавает в воздухе как роща водорослей, колонии длинных нитей неустанно колышутся, гипнотизируют на пару с хвостом…

Зарах!

— Все проч-ч-чь! — шипит демон.

Каша слуг торопливо растекается по стенам, архимаги гасят в ладонях тьму, с поклонами отлетают.

Троица посреди каменной пустыни, от Зараха отделяет лишь венец трещин — след эпического падения.

Наконец-то!

Прежние страдания, страхи, бури, — исчезают, уступают легкости. Эгорд лишь сейчас осознает, как много пройдено, вспоминает, зачем вообще сюда явился, зачем убил на пути стольких врагов и обманул не одну смерть. Захлестывает стыд — как мог забыть! — и какое-то безумное счастье.

Витор! Сестренка Милита, Камалия, Наяда… Вы будете отмщены!

Эгорд не увидит неба, архимаги все равно сожгут.

Но неважно.

Главное — убить Зараха! Нанести смертельный удар, услышать его мольбы, вырезать на безглазой морде глаза, чтобы в них заглянуть…

Зарах точит друг о друга насадки недокрыльев, облизывает — словно обвязывает нитками, на клинках остаются зеленые мазки яда.

— Это и есть ваш Зарах? — спрашивает Тиморис.

— Не наш, — дрожат губы Милиты. — Мой! Только мой!

— Тиморис, не вмешивайся, — говорит Эгорд, не отрывая взгляд от зелени языков.