Сергей Малицкий - Скверна

– Ну и что? – пожала плечами Эсокса. – Ведь он уже умер?

– Ты что, не поняла? – заскрипел Хаустус. – Я, конечно, не верю в тень Лучезарного, потому что если вдруг все на самом деле так, то вовсе конец нашему миру. Но там, в Иалпиргахе, завариваются темные дела. И нельзя вот так вот просто уйти от той доли, что на тебя там взвалят. Уверен, что ни одного ключа он так и не раздал. А в башне сидел, потому что только там и мог удержаться от воли правителя Иалпиргаха. Умирать он туда пришел! Прятался он там! Башня какая? Кагалская? Может, и пришел в нее из мертвого города через горы. Перевалил где-то, нашел лазейку. И не расспросишь уже… Эх… Старину Авункулуса жаль… Как жаль… Рано он умер, рано…

– Ты думаешь, что Авункулус умер? – спросила Эсокса.

– Кому был нужен старик? – скривился Хаустус. – Или убили? Воины Света были там, ты сказала? Точно? Энки всеблагой… За что?

– Ты забыл, что в нем кровь королей Фаонтса? – спросила Эсокса.

– Вот ты вспомнила, – помрачнел Хаустус и ткнул пальцем в Каму. – Теперь только в ней. Да в тебе, принцесса, что бы ты там себе ни думала. Да, вы дальние родственницы, очень давние. Многоюродные сестры, я бы сказал. А ты, – он снова повернулся к Каме, – лучше в себе прячь то, что прячешь. Я хоть и не вижу, а чувствую. Словно возле гончарной печи, огня не видно, а припекает. Лучше прячь!

– Я стараюсь, – прошептала Кама.

– Кровь королей Фаонтса, – продолжал бормотать себе под нос Хаустус. – Проповедник Храма Света. Какой там свет? Если только от поганых костров… Как же нам из города-то выбраться? Ну ладно, у этой ярлык ее няни, а этой как…

– Хаустус! – вдруг закричала Эсокса.

Подвода перевалила через каменный мост над рекой, выехала на площадь перед воротами, и взгляду открылись распахнутые створки, пустынные улицы и входящие через открытые ворота воины с черными щитами и с черными копьями. Их были тысячи. Некоторые из них сияли белоснежными балахонами.

– Ну вот, – упавшим голосом произнес Хаустус. – Теперь все ясно. Совсем ясно. Вот уж не думал, что позавидую Авункулусу. Ладно. Вперед!

– Куда! – воскликнула Эсокса, пытаясь нащупать в соломе рукоять меча.

– Туда, – хрипло ответил Хаустус. – Навстречу строю. Половину воротного проема занимает, все же не толпой идут. И стражи на воротах нет. Если едем навстречу, значит, свои.

На них даже не посмотрели. Воины входили на площадь и строились в шеренги. За воротами уже виднелись всадники. Огромное войско чужаков вливалось в королевство, чтобы захватить его или подпереть власть куклы по имени Фамес. И навстречу этому войску через эти же ворота на равнину Эрсетлатари выкатилась подвода, в которой сидела старуха и две девчонки. Подвода свернула на проселок к горам Митуту и покатила, вздымая за собой пыль. Чужое войско продолжало тянуться через равнину в паре лиг севернее. Когда часа через три оно закончилось или стало неразличимым, одна из девчонок, та, которой мешали приклеенные смолой фальшивые клыки, произнесла чужие слова:

– Все пройдет. Все, все, все, что ты видишь. Ты еще будешь вспоминать это время, Эсокса, и плакать о нем. Оно не скоро повторится. И если повторится, то не для нас.

Та, к которой были обращены эти слова и которая однажды уже произнесла их или почти их, обернулась и попросила:

– Кама. Прошу тебя. Заткнись.

Бетула шла за Игнисом, словно тень. Ни камни не шуршали у нее под ногами, ни дыхание не напоминало о ней. Но всякий раз, когда Игнис оборачивался, чтобы проверить, не отстала ли от него спутница, он сталкивался с ней взглядом. Так, словно и не ночь стояла вокруг. Хотя звездное небо и выкатившая из-за облаков луна и в самом деле благоволили к путникам, уберегали от беды – дорога была узкой, ямы, обрывы, уступы, а то и пропасти то и дело заставляли ее изгибаться или истончаться так, что не то что два путника не могли разойтись, один был вынужден пробираться бочком. Впрочем, Бетулы это не касалось. Там, где Игнис невольно искал опору, она держалась, как тонкий, но прочный росток. Принц даже косил взглядом на ее ноги, не вылезли ли из сапог корни, чтобы удержать колдунью на скальных уступах.

Ашамшу, стесненный скальными отрогами, канул во мрак, только удивительно спокойная черная вода еще какое-то время отсвечивала звездами и искрилась живой пылью вслед уходящему в открытое море «Белому». Из темноты еще доносились пьяные крики разгулявшихся моряков, а Игнис с Бетулой уже миновали дозорную сторожку, отделяющую город от диких скал. На храпе дозорных он и закончился. А потом море исчезло, и начались пять часов опасного для жизни пешего хода, пока лучи поднимающегося светила не окрасили неожиданным багровым цветом темные пики.

– Неплохо, – сказала Бетула, когда Игнис остановился, чтобы отдышаться. Вместе с утренним просветом и дорога стала шире, хотя и продолжала забираться вверх.

– Неплохо, – повторила Бетула и посмотрела на Игниса с насмешкой. – Но легче надо идти, легче! И десяти лиг не отмерили, а ты уже запыхался. А между тем до верхнего перевала две сотни лиг. И почти столько же, чтобы спуститься в леса Галаты. Но дальше идти будет легче. Правда, дышать труднее.

– Это почему же? – постарался улыбнуться Игнис.

– Наверху воздух реже, – показала Бетула на багровые вершины. – Пройдем еще немного или здесь будешь падать?

– А есть где упасть помягче? – спросил Игнис, оглядываясь. Серые камни с малой толикой зеленого мха не привлекали в качестве лежака даже на недолгое время.

– Есть, – кивнула Бетула. – Тут рядом. Приют. Постель. Родник. Все как бывает у добрых людей.

– Тогда дотерпим до приюта! – приободрился Игнис.

До приюта пришлось шагать еще часов семь, да и то лишь потому, что дорога, пусть и продолжала забирать вверх, не издевалась над путниками сверх меры. Хотя еще полсотни лиг отмерить пришлось. Хороший хозяин и лошади не дает хода больше пятидесяти лиг в день, но человек не лошадь, идет столько, сколько надо идти. Правда, звезды, которые не видны в дневном небе, начинаются зажигаться у него в глазах, и ночь застилает веки до времени, тогда отчего же Бетула не утомилась, разве только стала еще тоньше, чем была, да глаза ее заблестели сильнее, чем ранним утром. Особенно при виде приюта, оказавшегося прочным каменным сараем, когда-то крытым соломой, от которой теперь не осталось ничего. Ничего не осталось и внутри убежища. Лежаки, двери, окна, стропила, крыша, судя по следам на стенах, полки – все пошло в топку. К тому же откуда-то ощутимо тянуло гнилью. Во всяком случае, ночевки под крышей не предвиделось. К счастью, теперь стояло лето, к несчастью, на такой высоте ночь обещала быть холодной и летом.

– Да, – с болью оглянулась Бетула. – Вижу, что не только горцы ходили по этой дороге. Горцы всегда думают о том, как будут возвращаться, и о тех, кто идет за ними. И уж во всяком случае, не гадят там, где спят. Наверное, кто-то из тех морячков, что заливает свою печаль в Ашамшу, не успел выбежать с неотложной нуждой наружу, зато облегчался и согревался у костра одновременно. А вот и те, кто не дошел до желанного порта.