Сергей Малицкий - Скверна

После того как огонь был поднесен к концу трубы, раздалось шипение, затем оттуда ударил сноп огня, а через секунду с противоположного конца трубы вылетел снаряд, напоминающий каменную ступу с бьющим из нее пламенем, и полетел к северянам. Он упал за сто шагов за линией машин и с ужасным треском лопнул, окатив пламенем и превратив в факелы не менее сотни врагов. Еще столько же попадали от страха.

– Сейчас-сейчас! – бодро закричал старик и снова припал к трубе. – А ну-ка, мальчики! Но не подходите пока, не подходите, Ваше Высочество! Эти кузнецы ничего мне не обещали!

Второй снаряд снес одну из пяти машин и обдал пламенем две соседних. Под стенами Тимора воцарилась гнетущая тишина. Только вопли умирающих прорезали ее.

– Сейчас-сейчас! – продолжал кричать старик, но это было последнее, что он сказал. Третий снаряд разорвался в трубе. Разорвался с таким грохотом, что и Аэс, и Соллерс решили, будто лишились слуха. Вся артель стариков обратилась в пылающие факелы, разлетевшиеся в разные стороны, а на стене образовалась выбоина глубиной в два локтя. Не сговариваясь, жмурясь от вспышки и ощупывая обожженные лица, Аэс и Соллерс обернулись на верхнюю стену. Она пока стояла.

– Сражаться, – прохрипел Аэс. – Больше нам ничего не остается.

И они продолжали сражаться, но помощи им ждать было неоткуда. Несмотря на то что странные бои то и дело вспыхивали в тылу северян, а однажды с утра тиморцы обнаружили, что из четырех оставшихся машин, одна была сожжена ночью, стена рушилась, город догорал, воины гибли. В конце концов Тимор лишился всех своих катапульт и половины лучников. Стена уже напомнила изгрызенный ломоть хлеба и грозила упасть целиком. Но еще до того рухнули ворота. Они упали вместе с одной из привратных башен в конце первой недели осени. И вся масса северян, которых все еще было не менее семидесяти тысяч, бросилась на штурм против трех тысяч отборных воинов, которых Аэс и Соллерс оставили в городе. Две тысячи мечников сражались на улицах обреченного города, расходясь к замку и к Медвежьей горе, заманивая северян в ловушку, поднимаясь к подъемному мосту и верхней, укрепленной улице под стеной, превращенной за две недели в крохотную крепость. Еще тысяча воинов-лучников скрывалась в крепостных ходах полурухнувшей стены. Сражение длилось почти час. И когда рядом с Аэсом из той тысячи, что уходила к замку, осталось две сотни воинов, когда их ноги уже скользили по мокрому от крови подъемному мосту, с башен прозвучал сигнал тиморского рога. Это значило, что почти все войско северян вошло в город. И в тот же миг мост медленно пошел вверх, а ворота верхней стены упали, и стремительный поток воды начал наполнять город, обрушивая здания и смешивая с грязью, камнем и деревом тысячи и тысячи только что упивавшихся победой воинов. Вышедшие на стену лучники расстреливали тех, кто пытался спастись. Такие же лучники появились и на верхней стене, и на башнях замка, а потом, когда вода стала уходить, обнажая тысячи и тысячи трупов, к воротам, уничтожая пытавшихся вырваться из ловушки врагов, подошел полуторатысячный отряд испытанных воинов, среди которых утомленные, едва стоявшие на ногах Аэс и Соллерс увидели Лауруса, Йора и двоих сыновей Армиллы – Валпеса и Лупуса.

– Надеюсь, ты не скажешь нашей матери, что мы оставили на восточной и речной переправе по сотне воинов, а сами сражались вместе с Лаурусом? – спросил Валпес у Аэса.

– Мы потеряли по пятьсот воинов каждый, – сказал Лупус. – И от тысячи Лауруса осталось всего четыреста всадников. Но поверь, Аэс, мы живы не потому, что прятались в задних рядах.

– Это точно? – посмотрел на утомленного, израненного Лауруса и стоявшего рядом с ним Йора Аэс.

Йор развел руками, а Лаурус понизил голос и сказал:

– Ваше Высочество, я, конечно, понимаю, что Тимор – не ваше герцогство, но я бы их выпорол.

– Это не вирское название, – неожиданно пробормотал Касасам.

Подвода катилась по каменистой степи, почти не оставляя следов. Скалы гор Митуту, которые здесь были особенно высоки и мрачны, казалось, нависали над головой, хотя до первых из них было не менее лиги. Солнце уходящего лета палило нещадно. Тени от скал казались черными. Впереди угадывались остовы обрушившихся башен.

– Ты о чем? – переспросила кузнеца Эсокса.

– Эрсет, – объяснил Касасам. – Эрсетлатари. Земля, из которой нет возврата. Это каламское слово. Сколько названий ни придумывали для этой равнины, а прижилось то, что ей дали те, кто жил за горами. Так что, девоньки, вы пытаетесь выбраться из земли, из которой нет возврата. А я живу здесь. И умру здесь. И надеюсь, что проживу долго, но детей своих не переживу.

– Помоги тебе Энки, – пробормотала Кама, глотая воду из меха.

– Забудь, – махнул рукой Касасам. – Тот же Хаустус часто говорил, что бесполезно ждать помощи от богов. Все, что нам надо от них, – это сочувствие. Они не помогут, пожалели хотя бы, и то ладно.

– И как ты это себе представляешь? – удивилась Эсокса.

– Поплакали бы над нами, что ли, – натянул посильнее колпак на голову Касасам, – дождик бы не помешал.

Эсокса прыснула, а Кама вскочила на подводу, вгляделась в развалины.

– Это ведь…

– Они самые, – кивнул Касасам. – Башни Фаонтса, или Башни Новых Угодников. Сразу после битвы под Бараггалом Фаонтс был очень силен. Тогда в него входили и Карма, и Гросб, и Лулкис. Его земли простирались вплоть до Донасдогама и Мерифри. Тогда же появились новые угодники. Или старые, которые пережили битву или не успели на нее. К Хаустусу иногда приходил один такой, Син. Знаете, наверное. Он сказал, что угодниками не становятся. Ими просыпаются.

– Это как же? – не поняла Кама.

– А вот так, – щелкнул пальцами Касасам. – Живешь как все, а потом очнешься – и понимаешь, что раньше вроде как в обмороке был. Хотя все помнишь. Но очнулся – и вот ты почти угодник. Хотя долгое это дело, жизни может не хватить. Хаустусу не хватило. Но он и не слишком рвался по этому поводу. Прожить долгую жизнь, стать хорошим стариком – и это мало кому удается.

– Дальше, – попросила Эсокса. – Что сделали новые угодники в Фаонтсе?

– В Фаонтсе ничего, – пожал плечами Касасам, – а здесь построили три башни. В сотом году. Запечатали ворота Донасдогама и построили три башни. Ну, вроде как отворот от мерзости. Чтобы она не выползла из подземелий. Туда же многие пытались проникнуть, но только никто не преуспел. А из тех, что были слишком упорны, никто наружу не выбрался. А если кто и выбирался, то только сойдя с ума. Ну, или я не все знаю. Вот. А через четыреста лет, когда случилась мерзость с той стороны гор, когда началась Сухота, башни рухнули, и ворота Донасдогама тоже. Правда, сначала через щели вышибло кучу всякой дряни, всю равнину отравило, но в Донасдогама с тех пор никто проникнуть не может. Но теперь точно проникнут. Эти уже не отстанут…