Екатерина Дей - Амир

– Рина!

Ледяной панцирь не давал возможности двинуться, давил на кожу, которая уже примерзла к нему так, что не оторвать. Холод проник внутрь тела, кровь практически не двигалась, застывала, превращалась в колючки, которые уже не помещались в сосудах, рвали их с невероятной болью. Осталась только мысль, она билась в голове и не давала возможности всему телу превратиться в кровавую ледяную статую. Звуки отдельных букв бились об лед, который трескался, расходился мелкими лучами и снова застывал, как только они уходили в сторону. И так раз за разом, звуки постепенно замолкали, их сил уже не хватало, и лед перестал трескаться, отвечал едва ощутимым сотрясением.

Огонь обжег невыносимым жаром сразу все тело, лед вспыхнул, загорелся ярким пламенем, сжег кожу и взорвал тело. Пустота.

Баба-Яга нервно ходила по избушке, стучала клюкой по полу и шипела:

– Ишь чего вздумал, расколдовывать собрался, слова ищешь, тропинку топчешь, куда ведет, не знаешь, а идешь и идешь. Свет говоришь, а какой тебе свет, когда из тьмы сначала выйти надо, чтобы свет тебе показался, а ты сам тьма, тьма да камень. Не достичь тебе света, не будет он тебе светить никогда! Не допущу этого!

– Любовь – это свет.

Глаза были грустными, в них поселилась безнадежность, они говорили о любви, в которую не верили.

– Любовь говоришь, а ты знаешь, что это? Как любить-то больно, невыносимо, а ты боли не знаешь, вот когда почувствуешь боль, от которой умереть захочешь, вот тогда тебе она и явится, а пока ты даже лучика малого не достоин. Ты тьмой своей его сразу гасишь, даже если малая толика появится. А знать не можешь, каково этой толике образоваться, сколько свету надо муки принять, боли пережить, да сколько слез пролить. Крови да страдания столько забрал, а вернул что? Что взамен-то отдал? Тьму свою?

И как ударила клюкой об пол:

– Свет поверить тебе должен, не испугаться тьмы твоей, сам засветить от радости да счастья! Тогда и твоя тьма отступит!

Неожиданно Баба-Яга успокоилась, оперлась на клюку и хитро улыбнулась:

– Только помни, обмануть свет нельзя, ты свою премудрость оставь, раз любви хочешь. Говори, как умеешь, правду говори, да слушай сам.

Я проснулась как от толчка, сразу открыла глаза и увидела Амира. Он прошептал:

– Рина…

– А где…

– Кто?

И я все вспомнила, разговор с Алексом и сон с Бабой-Ягой. Прислушалась к своим ощущениям: вроде нигде не болит.

– Ты давно вернулся?

– Вчера. Ты о ком говорила, об Алексе?

И такой тон, что я вздрогнула, даже глаза сощурил нехорошо.

– Он где?

– На посту.

А сам аж побледнел, резко поднялся с колен и отошел к цветам, встал перед нашим букетом и руки в карманы спрятал. Я никак не могла понять, что случилось, с чего он вдруг так отреагировал на Алекса, почему таким тоном и таким взглядом. Надо его отвлечь, потом разберусь с таинственной бледностью.

– Что случилось?

– Ты опять отдавала мне энергию.

А сам голову наклонил, даже плечи округлились, скукожился всем своим гигантским телом. Мозг успел раньше вспомнить мысль, которая билась в ледяной ловушке тела, прежде чем организм успел что-то сотворить с собой.

– Я подумала о тебе, поэтому так получилось.

– Ты обо мне думала?

Он так стремительно оказался на коленях передо мной, что я вдавилась в подушку.

– Амир, ты меня пугаешь, не надо так быстро.

И о чем это я? Неужели это я говорю? Научилась кокетничать во сне? Баба-Яга научила? А голосок какой, даже Амир удивился, странно взглянул, и темнота из глаз исчезла. Я улыбнулась собственным мыслям и спросила:

– А умных жен, которые о своих мужьях неправильно думают, кормят?

– Ты неправильно думала? Что ты подумала?

– А в том, что умная, ты не сомневаешься?

– Нет.

Ответ честный, голубизна только ярче стала, и тревожность ушла, даже едва заметная улыбка проявилась. Я вздохнула и решилась озвучить свои мысли, доверие, так доверие, но Амир вдруг жестким тоном меня остановил:

– Молчи.

Я лишь удивленно подняла брови, только собралась признаваться, сам просил, и вдруг так.

– Не говори ничего, после своих мыслей ты много энергии потеряла, не надо, все может повториться.

Я сначала кивнула, сама испугавшись воспоминания о ледяном панцире, но потом решительно вздохнула и заявила:

– Амир, эта мысль на самом деле правильная, и ты рядом, ты же меня спас, правда?

– Рина…

– Возьми меня за руку и если что, сразу и спасешь.

Баба-Яга права, нельзя тьмы бояться, а раз муки свету предначертаны судьбой, ему надо научиться силы копить.

Амир не сразу решился коснуться моих рук, почему-то медлил, странно смотрел на меня, потом даже глаза закрыл.

– Ничего не случится, я уже подумала эту мысль, она правильная, энергию я тебе уже отдала, ты ее получил…

– Рина…

– Надо же проверить, ты рядом… я с тобой не боюсь.

Последние слова я говорила, уже протягивая ему свои руки, пальцы слегка дрожали. Не страх боли меня волновал, как-то о ней я даже не задумывалась, я удивлялась себе, своей решимости помочь Амиру в его борьбе с собой, со своей силой и своим звериным голодом. Он сначала осторожно коснулся кончиков пальцев, лишь потом мягко обнял мои руки своими ладонями.

– Вот видишь, ничего не происходит.

– Ты еще ничего не сказала.

– Но уже подумала.

Амир наклонился и коснулся губами моей руки, это не было поцелуем, ощущение кожи, которую он чувствует. Какие горячие губы, мягкие и нежные. Стоп, разум, твоя очередь, реакции тела допускать нельзя, кто его знает, до чего оно додумается.

– Я думала о тебе, как сложно тебе держаться. Мне помог Алекс, он немного о вас рассказал, и я теперь … Амир, я… расскажи мне о себе… ты ничего не говоришь, и я не понимаю сложностей … Ведь для меня слово агрессия, это драка фанатов после футбола, или пьяный какой-нибудь, я понимаю все как обычная женщина. А голод, это когда для похудения перестаешь есть сладкое, но настоящий голод я и не знала никогда, а ваш так совсем не представляю, только когда глаза Алекса увидела, поняла, как это страшно. Для тебя, когда я рядом, когда вся твоя сила… все твое тело хочет, требует….не знаю, как сказать… а ты вынужден меня еще и спасать.

Я говорила и не смотрела на него, но чувствовала его состояние по температуре ладоней, они то нагревались до состояния доменной печи, то леденели. И совершенно не ожидала жесткого тона после своего признания:

– Алекс не должен был тебе говорить.

– Почему?

Мой наивный взгляд и дрожащий голосок повергли его в шок, чего я тоже не ожидала после такого выговора своему боевику. Он замер. Глаза, ставшие непроницаемо черными, постепенно светлели, а маска разгневанного генерала уступила, даже боюсь подумать эту мысль, растерянности. Не сразу я поняла, рассматривая изменения состояния лица Амира, что мой организм обиделся, а дрожащий голос, которого у меня никогда не было, он просто не мог так дрожать, как у маленькой девочки, это лишь один из признаков обиды. Затем последовали остальные. Я всхлипнула, закрыла лицо руками и прошептала: