Ксения Медведевич - Кладезь бездны

В затененном пальмами дворике приятно холодало. Опрокинутое отражение колонн, арок и зеленых листьев разбивала капающая в пруд вода. Здешний фонтан оказался странным, аль-Мамун таких еще не видел: из резного, многолистного рельефа на стене точилась по капле вода – плюх… плюх…

– Шейх ждет у края занавеса, – шепнула управительница.

Шаадийа глядела настороженно: не знала, чего ждать.

Болтающая в пруду рукой Нум надула губы и с треском распустила веер. Злится.

Аль-Мамун прекрасно помнил их утренний спор.

Нум кричала и топала ногами:

– А если бы ты не выжил?

– Но я жив, благодаря ему!

– Ты слышал, что он сказал в Куфе?! Про теорию множеств, да помилует меня Всевышний! Ты умрешь, а он отрежет мне и мальчикам головы!

– Что ты несешь, Нум?! Не он ли спас жизни супруги Ибрахима и ее детей? Их убили бы обнаглевшие рабы во дворце!

– Да, как и Ибрахима!

– Он опоздал!

– Как в Мешхеде?! Он наглеет с каждым днем!..

Все это уже было, случалось.

Только тогда наказать нерегиля требовали совсем другие люди с другими именами. А Абу аль-Хайр ибн Сакиб оправдывал и норов, и непокорство Тарика.

Теперь вазир барида требует усыпить – «страшную тварь, аль-Кариа, Бедствие из Бедствий»… А Нум поддерживает начальника тайной стражи: «Страшно было бы подумать, что могло случиться с Шаайдийей и остальными, если бы не помощь господина ибн Сакиба! Он спас их от твоей жуткой матери, Абдаллах, а ты!.. Ты, я уверена, снова бы спустил ей все с рук! Как тогда, с отравленной одеждой! Тебе нет дела даже до твоих сыновей, а она их чуть не убила! Арва до сих пор плачет, остановиться не может! У тебя нет сердца!»

После таких слов Нум обычно приступала к плачу и битью посуды.

И да, конечно, берберов оклеветали – как всегда. «Танджи! У вас всегда виноваты берберы! Танджи – доблестные, благородные воины! Как смеет эта сумеречная тварь издеваться над берберами! Унижающий бербера унижает твою жену, Абдаллах, а тебе и дела нет!»

Нум топала ногами и орала так, что своды тряслись. Сразу по прибытии женщин в ставку аль-Мамун – на радостях, а как же! – приказал сделать запись об ее освобождении и позвать кади для заключения брака. С тех пор Нум как подменили. Крики, скандалы, требования… Денег, должностей для родственников, опалы для неугодных – всего не перечислишь.

– Нум? – окликнул он сердитую женщину с поджатыми губами.

Эта беременность ей не шла. Лицо отекло, появился второй подбородок. Шагала Нум тоже тяжело, то и дело хватаясь за спину – хотя, поди ж ты, и трех месяцев сроку еще не исполнилось.

– Иди за занавеску. А лучше иди сразу к себе.

Женщина встала и отшвырнула веер. И гордо пошлепала босыми ногами в комнаты. Шаадийа виновато похлопала глазками и засеменила за хозяйкой.

Аль-Мамун удержал ее за пестрый рукав и прошептал:

– Сегодня ночью ты придешь ко мне снова, о девушка.

Кахрамана просияла, но тут же приняла серьезный вид: узнав о благосклонности мужа, Нум сжила бы ее со свету. Надо будет переселить девчонку в отдельный дом. А то мало ли что… не зря рассказывают, что дядя, халиф аль-Хади, помер от отравленной груши, которую рабыня несла для соперницы.

Как бы тут пригодился совет госпожи Зубейды… Но, увы, она попросила отпустить ее прочь от двора. Поговаривали, что Ситт-Зубейда отправится в хадж этой осенью. Жаль, жаль…

– Джунайд! – без церемоний крикнул аль-Мамун. – Входи, о шейх!

И понял, как истосковался по простоте и ясности военного похода. Вот враг, вот друг. Перепуганная, покорная Нум, ластящаяся к руке… Мда, теперь все гораздо сложнее…

Меж тем суфий, как кошка, подкрался поближе. В открытую рассматривать посетителя не годилось, так что аль-Мамун кидал любопытные взгляды украдкой.

Что ж, теперь он ясно видел: в облике шейха не осталось ничего человеческого. Даже кожа утратила кофейную ашшаритскую смуглость и стала оливковой – а может, так казалось из-за отсвета солнца на зелени пальмы.

– Наставь меня, о шейх, – без обиняков попросил халиф.

– Какую притчу рассказать моему господину? – почтительно осведомился Джунайд.

– Расскажи то, что считаешь нужным, о шейх, – почтительно сказал аль-Мамун.

Джунайд прищурил свои кошачьи глаза:

– Я расскажу тебе притчу о собаке и суфии, о повелитель. Вот она:

«Однажды к суфию подошла собака и некоторое время шла с ним рядом, деля дорогу. Суфию надоело ее соседство, он поднял палку и ударил собаку несколько раз. Та оскорбилась и отправилась с жалобой к царю Дауду ибн Абдаллаху. Собака пала царю в ноги и сказала: "Я защищала этого человека от диких зверей, а он обошелся со мной так жестоко!" Царь рассердился и, призвав к себе суфия, сказал:

– Как ты мог так жестоко поступить с бессловесной тварью!

В оправдание суфий сказал:

– Я тут ни при чем. Собака сама во всем виновата – она запачкала мою одежду! И потом, что сказали бы люди, увидев меня рядом с нечистым животным!

Но собака все равно считала себя несправедливо обиженной. Тогда несравненный царь сказал так:

– Возьми от меня возмещение за жестокий поступок этого человека!

Собака ответила:

– О мудрый и великий! Увидев этого человека в одежде суфия, я подумала, что он не причинит мне вреда. Если бы я увидела его в обычной одежде, разумеется, я постаралась бы держаться от него подальше. Моя единственная вина состоит в том, что я полагала внешний вид служителя истины залогом своей безопасности. Если ты желаешь наказать его, отбери у него одеяние избранных. Лиши его права носить хирку человека праведности».

Некоторое время помолчав, аль-Мамун сказал:

– Я вижу, судьба Тарика беспокоит тебя, о шейх. Ну что ж, не буду скрывать. Многие склонны толковать притчу так: пес всегда возвращается к своей блевотине.

– У притчи другой смысл, мой повелитель.

В белесые, совершенно нечеловеческие глаза трудно было смотреть долго, и аль-Мамун сморгнул.

– Какой же, о шейх?

– Ошибочно всякий раз думать, что человек лучше собаки.

Халиф долго молчал.

И наконец сказал:

– У меня другое мнение.

И тихо добавил:

– Если благоденствие покинет человека, от него отвернутся друзья и родные. А собака останется. Так что думать, что человек лучше собаки, – ошибочно в целом. Тарик – единственный, чью преданность не должен удостоверять мой хранитель ширмы. Кстати, где нерегиль? Ты ведь привел его, правда?

В ответ Джунайд тонко улыбнулся.

– Я чувствую его присутствие, как щетину одежной щетки на ладони, – твердо сказал аль-Мамун. – Причем поблизости.

– Ты чувствуешь в ладони нить Клятвы, – кивнул шейх и обернулся.

Нерегиль втек в комнату и как-то разом оказался перед халифом.

– Сейчас-то ты мне кланяешься! – не сумел сдержаться аль-Мамун, глядя на покорно распластавшегося на ковре Тарика. – Сволочь, что ты сделал с городом Мученика?!