Ксения Медведевич - Кладезь бездны

– Ну так что? По рукам? – умильно улыбнулся сомоусый.

– По рукам, – дрожащим голосом ответил Абид.

И протянул дрожащую руку. Бедуины одобрительно похлопали его по плечам.

А джинн, видя, что парнишку никто не трогает, а люди вроде как не замышляют смертоубийства, быстро заперебирал лапками и побежал вдоль по балке. Он хотел все-таки поспеть к ночной молитве и проявить уважение к вере. А еще потому что ночь затягивалась, и джинну в этой глухой тьме сделалось как-то не по себе.

Следующий день, утро

Крики и гул толпы бились в ушах, как морской прибой. Марваз, сопя под двойной кольчугой, поправил обвязку на шлеме. Пекло, несмотря на ранний час. Головной платок уже весь вымок, с него неприятно подтекало за шиворот.

И, тем не менее, ятрибец довольно улыбался: победа! И какая! Да и кошмары отступили, ничего плохого больше не снилось. Хорошо! Лекарь сказал, что здоровье идет на поправку, скоро можно будет даже настойки не пить – ну, раз ничего больше не мерещится и не снится. Хорошо!..

Марваз улыбнулся яркому небу и празничной круговерти вокруг.

Конный каид бестолково рысил вдоль строя – гвардейцы отжимали толпу от середины улицы. За спиной Марваза толкались, орали, пихались локтями, грызли семечки, кидались косточками, вопили, проклинали, славили Всевышнего, проливали с балконов воду с патокой и вино, облитые правоверные из не столь удачливых – место у окна и на балконе вдоль улиц, по которым следовал халиф, стоило не меньше пятнадцати динаров – возмущенно галдели, в воздух летели лепестки роз, семечки, зерна и косточки. Иногда персиковые. Стоявшего сзади Рафика такая – здоровая, что твой снаряд для камнемета, – вдарила как раз по затылку, шлем звенел куда как долго, и все слушали, как Рафик поносит персикоеда, и его сестер, и мать, и родню.

Изразцы огромных ворот Золотого дворца нестерпимо горели на солнце, бирюза купола ослепительно пылала – как в полдень. Марваз то и дело смигивал: блики и солнечные зайчики скакали по верхушкам шлемов и остриям копий. Место в оцеплении доставалось по жребию, и Марвазу не повезло, ох не повезло, стоял он у самых ворот, в самом конце пути роскошной процессии. Каиду Хунайну с ханаттани, кстати, выпало куда как более удачное – у самых Речных ворот, да. А ятрибцу приходилось довольствоваться криками рассказчиков, проталкивавшихся через плотную толпу с медным тазом в поднятых руках: бросайте монеты, правоверные, бросайте монеты, слушайте, слушайте!

…Халиф аль-Мамун, да продлит его дни Всевышний, вступил в город!

Толпа отозвалась восторженным ревом, в тазы заколотили медяшки.

…Предводителя карматов везут на слоне, на сиденье в два с половиной локтя высотой! Начальники его отрядов сидят на верблюдах, связанные по рукам и ногам, в шелковых халатах и бурнусах, обшитых мехом! На головах у них колпаки с бубенчиками!

А вот на связанного аль-Джилани Марваз бы поглядел. Говорили, у кармата на щеке огромная бородавка, поросшая черным волосом…

Люди орали в тысячу глоток, живо обсуждая, какой казни подвергнут нечестивых еретиков. На базарной площади в квартале аль-Карх и впрямь воздвигли помост в десять локтей высоты – еще несколько дней назад стучали молотки на весь город…

…Несравненны верблюды, прекрасны, как амбра, носилки, в которых едут Великая госпожа и наследники трона! Да славится умм-аль-валад, мать сыновей халифа!

В воздух снова полетели лепестки – и пронзительные вибрирующие крики женщин. Судачили, что у эмира верующих новая любимая невольница, а госпожа в тягости и с каждым днем становится все круче нравом: вон как она настояла на казни всех Амиридов, только головы, руки и ноги летели с того помоста, небось доски еще от крови не высохли! А теперь – новое зрелище, гибель подлых еретиков-карматов!

Карабкающееся в зенит солнце пекло все сильнее.

Марваз покосился на ожидающих у ворот нерегиля со свитой. Вот кому жарко, в придворном-то черном. Тарик то и дело утирал лоб то платком, то рукавом дворцового кафтана-дурра’а. А ведь под кафтаном еще две рубашки – так положено по уставу. Сиглави покорно опустил морду к заваленной сором земле. Вон, точно, Тарик просит сменить ему платок на сухой – а и правда, вся голова мокрая, он же не правоверный, ни куфии, ни тюрбана не носит… Любой другой сознание бы потерял на такой жаре, а ему хоть бы что, впрочем, а что удивительного, главнокомандующий – не человек, сумеречники гораздо нас, смертных, выносливее… Снова лоб вытирает, острый солнечный зайчик отскакивает от широкого золотого браслета, от положенной по придворному этикету золотой толстой гривны на шее…

Какай-то шутник на балконе напротив поймал зайчик в зеркальце и принялся пускать его во все стороны. Марвазу пару раз попало в глаз, да так, что глаз заслезился. А люди смеялись, кричали, размахивали руками и скандировали:

– Меч Прес-то-ла! Меч Прес-то-ла!..

Зайчик прыгнул в лицо Тарику, нерегиль вскинул руку и засмеялся.

– Слава Знамени Победы! Та-рик! Та-рик!..

Толпа захлебывалась восторженными криками, метались с лица на лицо ослепительные блики. Нерегиль, улыбаясь, отбивался ладонью от настырно лезущих в глаза, скачущих от зеркал лучиков.

На какой-то момент Марваз снова ослеп и не сразу понял, что справа творится нечто требующее внимания.

– Пустите! Пустите меня к господину нерегилю! – надрывался над общим криком юношеский голос.

Парнишка в черно-белой куфии отчаянно колотил кулаками в щиты развернувшихся к нему гвардейцев.

– Пустите! Я – Абид, сын Абу-аль-Хайджи ибн Хамдана!

В ливне лепестков и сыплющихся зерен Марваз увидел: нос у юноши перебит, словно по лицу кто-то давно ударил палкой или плетью.

Тарик, похоже, тоже услышал крики, досадливо отмахнулся от зеркальных озорников и, морщась, всмотрелся в потасовку у оцепления. И, видимо, парня узнал. Потому что разом изменился в лице и махнул широким черным рукавом: пропустить, мол.

Куфанцы переглянулись и раздвинули щиты. Мальчишка, шипя и обдирая бока, пролез мимо них и быстро пошел к командующему.

Нерегиль спрыгнул с коня. Какой-то настырный шутник все не отводил зеркальца, Тарика слепил солнечный луч, все восторженно вопили, славя благородство Абу-аль-Хайджи, нерегиля, халифа… Тарик, недовольно, досадливо скалясь, закрывался рукавом и явно ничего не видел, полностью ослепленный скачущей световой круговертью и мешаниной.

Еще один длинно вспыхнувший блик Марваз не сразу опознал, как нож. А когда понял, было уже поздно. Абид ибн Хамдан, сын героя Абу-аль-Хайджи, размахнулся и всадил Тарику нож прямо под ребра. Такой удар наверняка доставал до сердца.

Нерегиль мгновенно осел на руки телохранителям, бессильно свесив голову. В Абида вонзилось сразу несколько копий, два из них пробили тело юноши насквозь. Трепыхаясь на древках, тот успел хрипло крикнуть: