Ксения Медведевич - Кладезь бездны

– Обстреляли со скал, Тарег-сама, – горько отозвался аураннец.

– Где были твои горные части? Почему кухбанийа не отследили и не уничтожили засаду?

В эти войска набирали горцев – большей частью из Ушрусана и Дейлема. Они несли стражу на перевалах и на вершинах скал, подавая караванным сигналы флагами: мол, все чисто, путь свободен, идите безопасно. Ну и расчищали дорогу, конечно, – от карматских отрядов, охочих до халифского продовольствия.

– Предали, – тихо сказал Меамори.

– Что?..

– Предали. Пятьдесят ушрусанцев перешли на сторону карматов. Сообщили мариды, проследившие отряд до Саара.

– Вот как… – пробормотал нерегиль.

Они надолго замолчали. Растрепанные волосы Меамори отдувал и вскидывал холодный ветер. Сжавшийся у ног Тарега аураннец держал лопатки жалко сведенными, словно опасался новых ударов.

– Покончить с собой не дозволяю, – вынырнул, наконец, из своих мыслей нерегиль. – Не думай, что с тобой обошлись из рук вон плохо. Здешние властители часто потчуют своих полководцев палкой. Это у них в порядке вещей. Впрочем, сдается мне, что тебе досталось еще и за печенку Маха Афридуна. Я тебя предупреждал насчет потрохов и требухи, Меамори. Ты не послушал – теперь пеняй на себя.

– Халиф изволил бить меня тростью не за потерянный караван, Тарег-сама, – прошелестел, не поднимая головы, аураннец.

– А за что? – искренне удивился нерегиль.

– Я… сказал… что пять сотен ушрусанцев, к которым были приписаны предатели, необходимо примерно наказать. По джунгарским правилам: казнить командира и каждого десятого. Это избавит нас от дальнейших предательств, сказал я…

– А аль-Мамун? – мрачно спросил Тарег.

– Халиф изволил назвать меня кровожадным чудовищем и бить тростью поперек спины, – сходя на шепот, ответил аураннец.

– Понятно, – пробормотал нерегиль.

Вздохнул и шагнул под полог.

Перед аль-Мамуном валялось столько бумаги, что халиф походил на писца в диване. Карты, свернувшиеся в трубочки письма, здоровенный деревянный футляр с медными застежками…

Рядом с футляром лежала длинная трость черного дерева с золотой оковкой.

Тарег завалился лицом в ковры. Аль-Мамун мрачно глядел в растянутый перед глазами лист письма, делая вид, что не видит нерегиля. За спиной халифа на подушках сидели и мерзли в своих парадных одежках гулямчата – в том числе и давешний. Абдаллах ежился в стеганом халате на вате, с плеч свисало толстое одеяло из верблюжьей шерсти.

Наконец халифу надоело молчать.

– В следующий раз я спущу с твоего аураннца шкуру. И – клянусь Всевышним! – это не будет метафорой!

Тарег ответил немедленно:

– Это будет воистину бесчеловечный поступок, о мой халиф. Я не верю, что ты способен на такое деяние – ведь это же против… эээ… как это… забыл слово… а! милосердия, да!

В ответ аль-Мамун размахнулся и бросил в него письмом на длинной деревянной ручке. Едва не получив в лоб, нерегиль отбил бумагу ладонью. Смятое послание упало на ковер.

– Это письмо вазира дивана войска, – тихо сказал халиф. – У меня нет денег на эту войну. Они кончились два месяца назад.

– Соберите с Ушрусана новую подать, – мягко улыбнулся Тарик. – Ушрусанцам есть за что заплатить казне.

– В Ушрусане восстание. Они перебили чиновников и служащих барида, гарнизоны осаждены в крепостях, – сухо ответил аль-Мамун.

– Ах вот оно что… – отозвался Тарег. – А в столице?..

– Волнения. В квартале аль-Азхар разгромили минбары в мечетях, и там пришлось закрыть рынки. Медина голодает. Предместья Куфы грабят бедуины. В Мавераннахре хозяйничают огузы. На Хативу луну назад налетели журжени. Нашей армии нечего есть, и мне нечем ей платить. Нам пора возвращаться, Тарик.

По пологам шатра забарабанил дождь. Гулямчонок в ярко-красном кафтане чихнул и с шумом втянул носом сопли.

Взвешивая каждое слово, нерегиль сказал:

– Если мы вернемся, не закончив дела, мы вернемся ни с чем. Все, кто погиб в этом походе, погибнут напрасно. Через год у карматского дракона отрастут новые головы, страшнее прежних, и ты пожалеешь о том, что бросил начатое, Абдаллах.

– Ты второй месяц не можешь взять Саар. И теряешь караван за караваном.

Тарег зло прищурился:

– Я не чудотворец. И не волшебник. Даже Афшину ибн Кавусу понадобился год, чтобы наладить снабжение армии в горах Фарса!

– Я знаю, – устало отозвался аль-Мамун. – И еще год, чтобы взять Базз. У нас нет двух лет.

– Саар – ключ к перевалу. Взяв Саар, мы пройдем через перевал и выйдем к долинам под Хаджаром.

– Нет, Тарик.

– Но…

– Нет. Ты и сам знаешь, что это не так. На перевале еще два замка – и двести карматских копий. Сколько мы будем осаждать два горных хисна? Месяц? Два? Три? Того и гляди, пойдет снег. Я потеряю армию, Тарик, – даже не в боях. Мои люди перемрут от холода, голода и болезней. Признай очевидное, самийа. Мы не можем пройти через Маджарский хребет.

Посмотрев Тарегу в лицо, халиф нехотя поправился:

– Во всяком случае, сейчас и с этими силами.

И тихо добавил:

– Нам пора возвращаться.

– Я возьму Саар, – скрипнул зубами Тарег.

– У тебя неделя сроку, – устало покачал головой аль-Мамун.

Восемь дней спустя,

лагерь халифских войск под Сааром

Дождь докрапывал. Вроде как ты думал: ну все, все уже пролилось, ан нет – р-раз, и тебе на нос падает холодная капля.

Серая пелена над башнями Саара разволоклась – теперь бродившие вдоль парапетов карматы виделись мелкими, железом поблескивавшими куклами.

Сумама смахнул настырную каплю со щеки. Еще одна клюнула холодом аккурат в губы и поползла в бородку. Стоявший рядом Рафик таким же раздраженным жестом мазнул рукавом по лицу.

– Ну чо?..

– А ничо. Никого не видно.

Сидевший на своем молитвенном коврике каид Марваз горько вздохнул. Сумама очень понимал его: ну как же, друга захватили. Да не одного, говорят. Как их звали, тех ребят? Муса и Абдулла? Вроде как да. Одним словом, нехорошо получилось. Прошлой ночью карматы сделали вылазку – как будто знали, куда и зачем шли. Вышли прямо на передовой дозор, что в секрете сидел. Из двенадцати сидевших двоих покрошили, а десятерых увели в плен. Обычно карматы пленных не брали. А тут десятерых повязали. Вот почему все сидели и ждали: может, чего прояснится?..

За спиной влажно зачвакали по грязи копыта. Оглянувшись, Сумама почтительно склонил голову и поцеловал ладонь: подъезжал халиф. Под ним играла, высоко поднимая ноги, белая красавица-кобыла. Эмир верующих ехал не под зонтом, а на бедуинский манер закрывался абой – накидку над головой он поддерживал кнутовищем. Только вот в пустыне обычно так спасаются не от дождя, а от солнца. У стремени хлюпали мокрыми сапогами серые от холода охранники-зинджи.