Ксения Медведевич - Сторож брату своему

И, разинув пасть, прихватила зубищами горло.

Мустафа, скособочась на спине лошади – достали дротиком в бок, суки, да и вся грудь в кровище, исполосована, рубаха клочьями висит, – повелительно махал рукой: давайте, давайте, мол, скорее, обдирайте трупы и убираемся отсюда!

Они узнали самое главное: Дахму угнал Авадов черномазый сынок. Хотел завернуть в становище, но – прохрипел зиндж-невольник, прежде чем испустить дух, – поспорил со своими и решил убраться с бесценной добычей подальше. Ну что ж, далеко не уедет – все посредники, способные выложить деньги за кобылу-жемчужину, сидят сейчас в аль-Румахе. Дальше ярмарки не уедешь, Антара ибн Авад. Кобыла приметная, как приведешь ее – сразу пойдут разговоры. И мы тебя сцапаем.

А чтоб папаша твой был посговорчивей, а посредники пословоохотливей, мы еще и живности вашей прихватим. Либо шейх пожелает скотину вернуть и сам отыщет Дахму и накажет непутевого сыночка, либо посреднику пригоним стадо барашков, и ему разом станет выгоднее вернуть Дахму законному владельцу.

Мустафа, кривясь от боли, важно кивал горячащим лошадок сыновьям:

– Аяз, ты ведешь верблюдов, остальные пусть гонят коз и баранов!

Старшенький, Аяз, радостно осклабился, и Мустафа, поглядев на стадо, понял, почему.

Верблюды бану суаль бежали мимо, один за другим, а за ними бежали приглядывавшие за скотиной чернокожие рабыни – целых пятеро. Рысят следом, не бросили верблюдов – хорошие, преданные невольницы. И быстро бегут – сильные. И бедра у каждой широкие, хорошие бедра, так и ходят ходуном на бегу. Хорошие рабыни, им и вонзить приятно, и работать хорошо будут.

Аяз улыбнулся, провожая взглядом одну – стройную, с большими грудями, в полосатом тюрбане. Черная почувствовала на себе жаркий взгляд мужчины, обернулась и довольно осклабилась, поправляя в вырезе рубахи здоровенные холмы счастья. А больше на бабе ничего и не было – только груботканая гандура, подол такой рваный, что коленки сверкают. Аяз с шумом втянул носом воздух. Рабыня расхохоталась и побежала дальше, покачивая мощными бедрами.

Что б его сыну не радоваться: баб пять голов, и их семеро. Надо только проверить, не в тягости ли какая, – чужого ребенка по закону можно продать, причем выгодно. Вон как старый Авад распорядился сводным братом Антары: мальчик подрос, так шейх его не просто на рынок отвел и не на скотину сменял, а привез в аль-Румах на ярмарку и заплатил заезжему харранскому лекарю. Тот сбрил парнишке яички, оставив зебб – говорили, что за таких евнухов в городах готовы платить любые деньги, – и, как мальчишка поправился, шейх продал его в Марибе за двадцать золотых. О! Двадцать динаров за сына черной рабыни! Да, Авад всегда был хитрым.

И вдруг над пустыней послышался заливистый, жуткий собачий вой.

Мустафа разом покрылся холодным потом и прекратил мечтать о прибылях и рабынях.

Гончие. Гончие Хозяйки Судьбы.

– Чего им надо?.. – Аязу тоже стало не до сладостных мыслей.

Вой доносился с ближайшего всхолмья. Опустив факел, Мустафа вгляделся в ночную темень – так и есть. Все три салуги сидят на гребне холма и воют.

– В-великая н-ночь з-завтра… – пробормотал сын.

Мустафу из холода бросило в жар: ну конечно. Великая ночь. Ночь Манат, когда богиня выпускает гончих на свободу. Всякий, кто не укрылся в шатрах под защитой амулетов, падет жертвой богине воздаяния. По новой вере ночь эту теперь называли Ночью Могущества – мол, именно под ее покровом Али получил в пустыне откровение Книги, а в Книге сказано, что человек будет прощен, если раскается.

Мустафа забыл про боль в ранах и поежился от стылого страха: прощен? Как же. Это глупые сказки. Злое дело не прощается никогда, и богиня никогда не выпустит из челюстей добычи. Манат мстительна и всегда стоит у тебя за спиной.

– Они не зря воют, Мустафа, – тихо сказал старческий голос.

Под стремя подошел старый Имад, которого брали в набеги ради мудрости и искушенности в статях коней и верблюдов.

– Псы Хозяйки хотят нам что-то сказать, – добавил седой бедуин. – Или показать – на том всхолмье.

И мрачно, твердо добавил:

– Я уже отжил свое и пойду сам. Вы же оставайтесь и не ходите.

Ему не стали возражать – лишь молча и торжественно поклонились.

…Они ждали знака от Имада долго – то и дело поглядывая в низину, на растревоженное гвардейским налетом становище бану суаль. К счастью, соседям было не до гоняющих их скотину храбрецов мутайр – ветер то и дело доносил снизу женские вопли и причитания.

А старик взошел на холм, поклонился псам – и вдруг присел на корточки. Салуги тут же исчезли, словно их и не было. А Имад распрямился и крикнул:

– Всевышний велик! Гончие богини привели нас к виновнику наших бедствий! Идите сюда, здесь без чувств и оружия валяется сумеречник, похитивший надежду мутайр и их главное сокровище!

Самийа приволокли быстро. Тот, как тряпка, болтался в руках воинов – видать, хорошо его в драке угостили, раз сознание потерял. Мустафа вздернул обвисшую голову за спутанную гриву и с размаху ударил по щеке. Потом по другой.

Сумеречник глубоко вдохнул и распахнул глазищи. Рванулся. Почувствовал веревки на локтях и запястьях. Рванулся снова. Снова получил по морде.

– Куда Антара повел кобылу? К кому? – тихо и раздельно спросил Мустафа.

Самийа молча плюнул ему под ноги кровавой слюной.

– Говори, – улыбнулся Мустафа.

И с размаху наподдал твари ногой под дых. Самийа охнул, мотнул головой, снова плюнул.

– Во вьюк его, – приказал бедуин.

Сумеречник показал острые хищные зубы:

– Не скажу, не надейтесь!..

– Скажешь, – улыбнулся Мустафа. – Мы умеем спрашивать, о дитя сумерек.

Проводив глазами фарисов, волокущих за локти рычащего и бьющегося самийа, он усмехнулся: «Не скажу, не надейтесь!» Ну-ну…

И сделал знак своим людям – уходим.

Оглянувшись в последний раз на становище бану суаль, бедуин увидел удаляющуюся цепочку огней – факелы. Гвардейский отряд не стал ждать утра и отправился обратно в аль-Румах. Облегченно вздохнув, Мустафа восславил Всевышнего и пустил лошадь галопом.

Окрестности Дживы, утро

Когда окончательно рассвело, Антара перешел на тряскую рысь. Точнее, на рысь перешла Дахма. Чудо-кобыла все ж таки приморилась после ночной скачки и галоп более не тянула.

Трясясь на спине вороной красавицы, Антара проклял вселенную и поклялся, что больше никогда – ты слышишь меня, Всевышний! – никогда не будет ездить без стремян. Иначе он останется не только без возможности сесть и ходить ровно, не враскоряку, но и без потомства.

Шатры клана почтеннейшего Убая юноша разглядел издалека – черные полотнища четко виднелись на рыжих камнях обширной котловины, в которую осенние дожди успели нацедить мелкое озерцо. Вершина холма, к которой лепились крохотные домишки Дживы, выплывала из туманной дымки.