Ксения Медведевич - Сторож брату своему

Зашипев от боли, он наконец-то проморгался и осторожно утерся рукавом.

– Ты откуда? Из Ауранна? – спросили по-аураннски.

Светящееся золотом лицо, из сияния – взгляд, с интересом.

Сияние. Любопытный взгляд. Прямо как в то утро . Две золотых фигуры: « Запечатывайте ». Холодный пол проклятой масджид, насмешливый интерес – выживет ли? Пытливые любознатцы. Один из тех, кто помог его уничтожить, был из Лаона. Тогда это было просто место на чужой карте. Когда-нибудь он, Тарег, найдет этого ученого мага. И второго, из Ауранна, тоже найдет.

Его ответа ждали. Ну что ж:

– Я здесь так давно, что непонятно, из Ауранна я или нет, – сказал Тарег – по-аураннски.

Не придерешься.

– Я так и подумал, – довольно хмыкнули сверху. – Хотя, по правде говоря, ты больше на туатега смахиваешь. Вот только ее при тебе нет. Нет, правда, ты не из Туатанн?

– Я даже не очень знаю, где это, – пробормотал он в ответ. – А что за она ?

– Ну как же, она . Сама-она, – с готовностью ответили сверху. – Меч.

– Ничего не понял, – честно ответил Тарег.

И сплюнул.

– Ты дремучий какой, – захихикали сверху.

И дернули за руку, помогая подняться.

– О достойнейший сын племени Сумерек! Я рад, что ты остался жив!

Грамматист. Аз-Захири смущенно топтался, так и прижимая к груди бумажки. Поди ж ты, не рассыпал и не потерял.

Амаргин оказался высоким. И щегольски – ну, по местным меркам – одетым. Бишт – дорогая вещь. И кобыла у него была потрясающая – гнедая, высоченная, в вызолоченной сбруе и шайтан знает каким числом побрякушек на поводьях. Там даже висели золотые полумесяцы – с хрустальными, поди ж ты, подвесочками. Поэтому кобыла звенела, как убранная к выходу королевы дама: в Гар Эрнионе придворные красавицы тоже носили прорезные серьги с колокольчиками.

А еще оказалось, что на невероятно красивого, под стать элегантному лаонцу, Тарега – синяк на ссадине, губа, как всегда в последнее время, кровит, лохмотья подраны – смотрит не один Амаргин. За спиной лаонца молча стояли и смотрели еще трое: двое мужчин и женщина, самая правая. С двойным, расходящимся как слои парадного платья ореолом, – ждала ребенка. Совсем крошечного, сердце только-только начало тукать.

– Ну и вид у тебя, братишка, – хмыкнул тот, что стоял справа. – Ты всегда начинаешь драку один против всех?

– У меня это в крови, – пробурчал Тарег, осторожно промакивая уголок рта.

– Как нам тебя называть? – спросил Амаргин.

– Как все называют. Стрелок. На ашшари – Рами.

– Тогда побереги силы, Стрелок, – нехорошо усмехнулся лаонец. – Шейхи решили, что завтра утром мы отправляемся в Хайбар. Ты слышал о Хайбаре?

Он слышал. Говорили, что самийа, если его распять, умирает долго. Бедуины хмыкали, рассказывая, как кто-то выиграл чуть ли не сотню дирхам, поставив на одного из подвешенных на мосту сумеречников: тот чуть ли не две недели продержался, дольше всех из пятерых распятых, на радость сделавшему ставку ашшариту. Еще рассказывали, что к концу первой недели все начинают просить воды. Кто-то раньше, кто-то позже. На это тоже делали ставки.

Люди из Басры приезжали в Хайбар за пленными – ну или за теми, кого уже подвесили на мосту через вади. Если у солдат не хватало денег на выпивку, они могли кого-нибудь продать. Но это случалось нечасто. Там, на границе, где ад-Давасир образовывал прорезающее Хиджаз ущелье, дрались не за деньги. Туда ехали мстить. Убивать. С той и с другой стороны. С того года, как при ад-Давасир произошла та кровавая стычка и в Хайбаре расправились с пленными – а случилось это двадцать с лишним лет назад, – счет нарос немаленький. С обеих сторон. Что лаонцы делают с пленными ашшаритами, никто не знал. Караваны из Лаона вот уже полвека как перестали ходить – за взаимной резней местные позабыли торговлю, и некому стало рассказывать жуткие истории. Сумеречники, которых привозили в Хайбар казнить, тоже не распространялись о судьбе пленных ашшаритов – видимо, распятие на мосту их устраивало больше, чем задумки сородичей, вздумай ашшариты взять с них пример.

– А что ты весь встопорщился? – поинтересовался Тарег. – Ты же сам говорил – лаонца не выручу. А тут воспылал жаждой мести? А вдруг там подвешивают твоих заклятых врагов?

Вышло неожиданно насмешливо – сам от себя не ожидал.

В ответ Амаргин подошел вплотную. Чуть носом в нос не уперся. И прошипел:

– Когда мы друг с другом воюем – это наше дело. А когда нас убивают люди – это дело между нами и людьми. Ты понял меня, аураннский умник?!..

Тарег кашлянул и отодвинулся.

Амаргин злобно осклабился:

– Я вижу, ты понял, Стрелок. Каждый из нас будет рад перерезать горло халифскому гвардейцу. Давно, кстати, мы не испытывали такого незамутненного удовольствия.

– Дама поедет тоже? – кивнул Тарег на поигрывавшую рукоятью кинжала женщину, в которой дрыгал крохотными ручками зародыш.

– Дама поедет тоже. Она хотела бы принести жертву на том месте, где умер ее племянник. Дама также надеется, что это будет не коза. Ты спросил все, что хотел?

– Вы навряд ли увидите там гвардейцев, Амаргин. Похоже, в Хайбаре сидят контрабандисты. И айяры.

Лаонец улыбнулся:

– Не все ли равно, в какую сбрую одета человеческая свинья? Разве не так? А, Стрелок?

Тарег снова промакнул рукавом натекающую в угол рта кровь. И опустил глаза.

Амаргин смерил его взглядом, хмыкнул и пошел к своей звенящей кобыле. За ним, обескураженно оглядываясь – человек, конечно, не понял ни слова из их беседы, – засеменил аз-Захири, трогательно прижимая к груди испещренные буквами бумажки.

Хайбарский оазис, два дня спустя

Бедуины рассчитывали остановиться на ночлег в вилаяте у края оазиса.

Подъехав, они обнаружили, что вилаят вымер.

Высохшую пальмовую рощу подтапливало дюнами. Темнело, и верблюды чуть не переломали ноги, когда песчаный склон стал разъезжаться. Оползень открыл мертвые, заплетшиеся ветвями верхушки пальм. Потом показались выпроставшиеся под ветром остовы деревьев: серые, лохматые от мочала стволы щетинились срезами опавших листьев. Часть пальм словно перегрызли – они казались причудливо вывернутыми конечностями упавшего с высоты человека. Изломанные стволы торчали под разными углами: у одного дерева отломилась верхушка, другое обрушилось почти целиком, сломавшись у самого корня.

Вокруг арыков еще зеленело, но банановые посадки в тени финиковых крон погибли. В колодцах глубоко плескалась вода. Дома стояли странные – не разоренные, но и не брошенные. Словно утварь разложили в лари – и ушли. Все. Подальше от жилищ – и колодцев, становившихся все страшнее и страшнее, по мере того, как все затягивалось темнотой.