Ксения Медведевич - Сторож брату своему

– В Таиф?!..

– В Таиф, – подтвердила она, качнув длинными локонами.

– Какого шайтана его понесло в Таиф?! – почти выкрикнул Абдаллах.

– Он отправился исполнять твой приказ, сынок. Заканчивать сбор сведений о карматах, как я полагаю, – пожала плечами она.

– Что он там делает, в этом Таифе?! Ему там вообще нельзя находиться, это запретная земля для кафиров, он же язычник!

Услышав про кафиров, Мараджил расплылась в довольной, совершенно кошачьей улыбке:

– Что он там делает?.. Громит мечети, сынок.

– Что?!

– Громит мечети. Мне пишут, что на прошлой неделе он приказал разобрать ступени входа и минбар Пятничной масджид Таифа, чтобы восстановить каабу богини.

– Что?!

Тут она повернулась к скромно стоявшему за ее спиной слуге и приняла у того из рук обмотанный шелком сверток:

– Абдаллах. Это книга Яхьи ибн Саида. Прочитай ее, сынок. Потому что, если ты и дальше продолжишь приказывать нерегилю в том же духе, он приедет сюда и разберет по камешку дворец.

А потом Мараджил развернулась и, помахивая зажатым в руке платочком, пошла обратно – через канавки, бортики дорожек и весеннюю травку. После смерти Садуна ей редко доставалось почувствовать на губах вкус победы и мгновения, подобные этому, она ценила на вес золота.

Конец первой книги

Таиф, ночь

На стенах подземного хода дрожали отблески пламени. Огромный прямоугольный камень, белеющий свежими сколами, перегораживал дорогу. Он походил на порог – только исполинский. Дэву впору. Дэву – или богу.

Точнее, богине. Здесь, на холме, поклонялись псоглавой Манат. Говорили, что, если войти в подземный ход и идти долго-долго в капающей темноте, выберешься в пещеру. В пещере светло. В трещины камня сочится дневной свет, и все такое серое-серое. Как в дымке. А на стене выбита – она. Высокая женщина с остромордой собачьей башкой. Уши, в ладонь длиной, торчком. Сиськи торчком. А кисти рук и ступни – песьи. Когтистые. И весь пол костьми завален. Человечьими.

Перед лицом Манат казнили преступников: их кровь радовала богиню воздаяния. Вот почему внутрь холма никто особо не лез, все помнили старый закон. Зашел один, без спутников – останешься в сером свете пещеры, среди обглоданных ребер и черепов. Богиня справедливости найдет за что тебе перекусить горло. Нет человека без греха, ведь таков закон среди детей ашшаритов: либо ты обидишь, либо тебя обидят, либо ты убьешь, либо тебя убьют.

Рассказывали, что в пещеру ходили большой силой – и припася жертву, а лучше не одну.

А вот соседний холм срыли. До скального основания. Днем там только красные камни торчали. И песок летел. А ночью… Ночью. О том, что творилось среди камней ночью, лучше помалкивать.

Когда-то на холме возвышалась кааба… той самой богини . Храм разворотили с приходом веры Али. Высоченный, в незапамятные времена насыпанный курган долго стоял лысый и заброшенный. До последнего карматского набега. На вершине, на вновь установленном Белом камне налетчики убивали пленных. Камень карматы унесли к себе, в земли аль-Ахсы. А на холме, говорили, земля кровью несколько недель текла. Вот после того холм и срыли.

Казим поморщился, кутаясь в свою мохнатую ушрусанскую бурку. Тьфу ты, какие мысли в голову лезут…

Городишко у подножия холма ежился в холоде ночи. Мелькали огоньки на крышах, слонялись по улицам люди – днем все выжигало солнце, местные притерпелись вести дела в темноте и при свете ламп. Темнело резко, как топор падал, и айяр не понимал, когда кончается вечер и начинается ночь – холодная, ветреная, злая. Как здешняя пустыня. Из которой в темноте выходили такие страсти, что…

– Сидишь?.. – неожиданно шепнули в ухо, и айяр с проклятием подпрыгнул на месте.

И свирепо прошипел:

– Чтоб тебе переродиться собакой! Я чуть не наделал в платье, о сын дерьма!

Ибрахим лишь страшно раскрыл глаза и ткнул пальцем в сторону освещенного входа: тихо, мол! Не видишь, там господин нерегиль…

…что?

Что там делает господин нерегиль?..

Тарик сидел перед прямоугольным камнем-алтарем, на голой земле, скрестив ноги и выпрямив спину. С самого захода солнца. Сопровождавший нерегиля Казим замерз, как новорожденный щенок. А когда взглядывал на сумеречника – тот сидел в одном легком кафтане – мерз еще больше и шмыгал текущим под ледяным ветром носом.

– И что, так и сидит?.. – уважительно прошептал Ибрахим, присаживаясь на корточки рядом.

И одобрительно покивал.

Казим с достоинством, молча, наклонил бритую голову.

– Я на подмогу. Мало ли что. Местные бузят… – мрачно прошептал товарищ.

Казим снова кивнул. И нахмурился.

Еще бы им не бузить, местным. Камень, перед которым сидел Тарик, выломали из основания кафедры проповедника. В масджид. Не далее как вчера поутру – сразу по приезде в Таиф. Господин нерегиль распорядился вернуть в святилище богини малый жертвенник. Местные выли, как будто у них не булыжник из масджид забрали, а всех баб перетрахали. Бабы царапали щеки и взрывали руками пыль, голося и причитая. Мужчины смотрели волком и чесались под куфиями. Но к ножам и палкам не лезли. Даже самым благочестивым ашшаритам хотелось жить. Айяры Казима похаживали от дома к дому и зыркали по сторонам, готовые тут же прибить любого недовольного.

И вот теперь грубо обтесанный, покоцанный кирками камень лежал на своем прежнем месте. Перед подземным ходом, в котором впервые за много десятилетий зажгли факелы.

Тарик сидел перед булыжником вторую ночь. Все так же неподвижно. Положив раскрытые ладони на колени. И вперившись взглядом в какое-то иное место, скрытое за камнями и пляшущим факельным светом.

– Не за то бузят, – свистящим шепотом вдруг пояснил Ибрахим.

Ударил порыв ветра и растрепал волосы застывшего, как статуя, нерегиля.

Айяр сжался под буркой. И пробормотал:

– О… опять?..

Голос разом осип от страха.

Из ночной пустыни вдруг послышался вой. Заливистый. Перекрывающий порывы ветра. Словно со всех сторон завывали, собираясь стаей в кольцо, обжимая дрожащих людишек…

– Как волки в горах… – пробормотал Казим, борясь с ознобом.

– Шакалы? – слегка приподнялся Ибрахим.

– Не знаю! Так что в городе? – Айяр почему-то надеялся, что ошибся, и ему расскажут совсем о другом.

Не об этом …

– Ты сам сказал. Опять, – мрачно припечатал товарищ.

У Казима стукнули зубы. Но он сдержался и спокойно спросил:

– Опять следы?

– Нет, – веско отрезал Ибрахим. – Смеялась.

– Чего?

– Я сам слышал.

– Ты что, баба, что сплетням веришь?