Вячеслав Вигриян - Перемещенный

— А я обед приготовила. Будешь?

— Спрашиваешь! Ты вообще видела когда-нибудь, чтобы я отказывался от пищи?

— Неет! — Нюра весело рассмеялась. — Ты трескаешь все подряд и в любых количествах. Я даже стала задумываться: а стоит ли тратить время на готовку? Может ты все и так, сырым съешь?

— Кое-что могу и сырым! — Степан плотоядно облизнулся и пошел на Нюру, всем своим видом показывая, что именно ее, родимую, он и будет сейчас кушать. Жена, завидев такое дело, быстроногой ланью метнулась в дом. Степан же не торопился, барином взошел на крыльцо. Ну куда, куда, спрашивается, она от него там денется? Нюра и вправду никуда не делась. Он нашел ее в платяном шкафу и там же, на месте, овладел ею, заставив кричать от наслаждения. Затем отнес любимую на кровать. Расслабленную, ленивую. Она промурлыкала что-то невразумительное, свернулась калачиком и мгновенно уснула. Осторожно, на цыпочках, стараясь не разбудить свое сокровище, Степан подкрался к столу, подхватил миску с жареной рыбой, краюху хлеба и выбрался из дома. Пахла рыба просто умопомрачительно. О том, что завтра все это великолепие он уже не увидит, думать не хотелось. Наоборот: каждой клеткой своего тела впитывал, словно губка, окружающий мир, жмурился, смотрел на небо, по которому неспешно ползли заковыристые барашки туч.

Нюра проснулась, когда Степан был уже готов к выходу. Он как раз доделал кое-какие хозяйственные дела, почистил парабеллум и, просиживая на лавочке новенький камуфляж, гадал как бы так половчее разбудить свою благоверную для процедуры прощания.

— Уже уходишь? — она стояла, прислонившись к дверному косяку. Хлопала ресницами, прогоняя остатки сна.

— Пора.

Степан прощаться не умел. Нюра, похоже, тоже. Просто подошла, села к нему на колени и замерла, глядя в одну точку. Затем, все так же молча, они поднялись. Степан бережно обнял ее за плечи и внимательно посмотрел на вскинутое к нему лицо, намертво впечатывая в память и крошечную родинку у нижней губы, и глубину изумрудных глаз, которые сейчас глядели на него внимательно и как-то строго. Затем коротко поцеловал в побледневшие губы. Нюра ответила на его поцелуй и даже смогла улыбнуться. При этом, в глазах ее промелькнул отблеск такого дикого, сумасшедшего страха, что волосы на затылке Степана зашевелились. Молча, не говоря ни слова, он развернулся и пошел в сторону тренировочного лагеря.

Время. Тот, кто утверждает, что двигается оно с постоянной скоростью — попросту идиот. Время антициклично. Иногда оно тянется словно резина, иногда застывает холодной ледяной статуей. Иногда наоборот — скачет с немыслимой скоростью, с легкостью превращая часы — в секунды, века — в мимолетные мгновения. Время — величина бесконтрольная. Это наивные людишки с их любовью ко всему равномерно-упорядоченному нацепили на него ярлык. Еще одна отличительная черта времени — оно стервозно. Степан знал об этом не понаслышке. Время, эта старая проститутка, сейчас попросту издевалось над ним, отсчитывая минуты с такой скаредной медлительностью, что отчаянно хотелось одним махом уничтожить и часы, и того горемыку, который их изобрел.

Степан мыкался по казарме, не зная чем занять руки, приставал к личному составу с дурацкими расспросами, брюзжал не по теме, сам, в принципе, прекрасно понимая, что не прав. В конце концов, чтобы не раздражать ребят, покинул помещение и оккупировал одну из беседок неподалеку от входа. А потом его начало трясти. Полностью, от кончиков пальцев рук до коленных суставов. У Степана всегда было так перед заданием. Повышенное количество адреналина, вырабатываясь в его теле, давало такой вот странный эффект. Трясучка проходила точно так же внезапно, как и начиналась — едва подходило к концу томительное ожидание, и начиналась работа. Ожидание это надо было либо пережить, либо прибегнуть к запасному методу, а именно: влить в себя грамм сто пятьдесят спиртного. Сейчас Степан так и поступил, благо фляга с заветным зельем была припасена заранее. Пил маленькими глотками, словно смакуя. Держал обжигающую жидкость на языке, глотал, чувствуя как она опускается по пищеводу, и вновь прикладывался к фляге. Пил до тех пор, пока напряжение не покинуло его окончательно, а нервная дрожь не сменилась тем абсолютным спокойствием, которое было сейчас так необходимо. Посидел еще с пяток минут, прислушиваясь к происходящим в организме метаморфозам, затем поднялся и неспешно побрел в казарму.

Ребята его также переживали, причем каждый на свой манер. Кто-то угрюмо молчал, кто-то, наоборот, был неестественно весел, разражаясь взрывами громкого хохота по малейшему, самому пустяковому поводу, а то и вовсе без такового. Некрасова Женя, бледная, как мел, зябко куталась в толстое ватное одеяло. Один лишь Дмитрий Бавин с виду был абсолютно спокоен. Он извлек откуда-то свой розовый шарф, намотал его на шею прямо поверх камуфляжного комбинезона. Так и ходил по казарме: этакий новоармейский эмо. Чтож, каждому свое. Все средства хороши в борьбе с самым опасным для воина врагом.

К счастью, всему на свете приходит конец. Степан поднял свою группу ровно в четыре ноль-ноль. Точнее не поднял, а дал команду на построение, ведь никто из них даже не думал спать. Похватали вещмешки, оружие и вышли из казармы, поеживаясь под порывами холодного северного ветра. Еще раз проверил амуницию у всей группы и остался доволен. Полный порядок, не прошли даром его уроки.

На КПП их встретил куратор. Лично пожелал удачи каждому из бойцов, произнес короткую речь, которую, откровенно говоря, никто не слушал. Мысли у всех витали уже далеко за пределами ограды тренировочного лагеря. Напоследок подошел к Степану.

— Ну как, порядок? Никто не паникует? — спросил он вполголоса.

— Порядок. Только ты вот что… — Степан просительно заглянул ему в глаза. — Если не вернусь, за Нюркой моей присмотри. Ребенок она совсем.

— Не вопрос. Да только вернешься ты. Я таких жучар вдоволь навидался.

— Твоими бы словами… — Степан крепко пожал протянутую руку Фридриха, сделал глубокий вдох и дал отмашку на выдвижение отряда за территорию КПП.

Там их уже ожидал транспорт: крытая брезентом телега, точная копия той, на которой Степана в свое время доставили в лагерь. Только возница был другим. Ехали, лениво перебрасываясь ничего не значащими фразами, поглядывая то друг на друга, то на дорогу, что змеилась за колесами телеги.

Группу должны были доставить на юго-западный участок фронта. Оттуда уже, на своих двоих, им следовало, минуя кордоны сиртей, просочиться в заданный квадрат, где, по предварительным оценкам аналитиков генштаба, ориентировочно должно было находиться первое селение кочевников.

К фронту добрались уже засветло. Выгрузились — и сразу же попали в руки худощавого роттенфюрера, который, не тратя драгоценного времени на лишние церемонии, попросту приказал им следовать за ним. Последовали, заинтересованно шаря взглядами по сторонам. Глаза их выхватывали то череду длинных разборных бараков, вразнобой разбросанных по прямой, как стол, степной пустоши, то пару полевых кухонь (вокруг них уже вовсю суетились повара). Случайно подняв глаза к небу Степан попросту обомлел: сверху над их головами величаво плыл небольшой дирижабль. «Люфтваффе» — было выведено на его борту крупным белым шрифтом. Ну и зачем, спрашивается, засылать в тыл противника разведгруппы, сознательно идя на неизбежные потери в живой силе, если можно вот так, запросто, проделать ту же работу с воздуха? Роттенфюрер тем временем подвел группу к рукаву глубокой траншеи. Они нырнули в нее и долго брели по прямой, вздымая подошвами ботинок тучи сухой как труха пыли. Наконец она вывела их непосредственно к самой линии фронта: целому лабиринту траншей и окопов, заполненных изнывающей от жары и безделья пехотой.