Вячеслав Вигриян - Перемещенный

Малец отсутствовал совсем недолго. Вскоре он вернулся, помог Степану встать и даже проводил его «до дома». Напоследок протянул руку для знакомства.

— Лекич, — представился солидным баском подражая, видимо, кому-то из взрослых.

Степан представился в ответ, пожал протянутую руку и, приподняв полог шатра, замер, не зная, как вести себя дальше. Улуша уже не спала: щебетала что-то Варваре, сидя с ногами у нее на постели, слава Богу уже одетая. Несомненно речь шла сейчас именно о нем. Заметив Степана, улыбнулась и призывно замахала рукой: заходи мол, заждались уже тебя. Он долго упрашивать себя не стал, выдохнул (будь что будет) и, вперив взгляд в пол, словно боясь оступиться, добрался таким образом до самого стола. Тот был уже накрыт, увы, уже без таких изысков как вчера. Куски вареной клещевины, древесная кора, какое-то подобие салата в миске.

Ел, искоса поглядывая на Варвару с Улушей. Те вели себя, как ни в чем не бывало, даже веселее обычного были, в особенности Улуша — она так вообще словно расцвела. Вот те раз… Неужто вчера и вправду произошло нечто из ряда вон выходящее? Нет, не мог Степан. Никак не мог. Даже под воздействием той убойной дряни, которой он влил в себя не меньше литра. Не мог, потому что перед глазами его все еще стояла Нюра. Проглотил свою порцию мяса, смачно захрустел древесной корой, по вкусу один в один напоминающей чипсы. Подождал, пока Улуша с Варварой прикончат свои порции. Теперь пришло время заняться уничтожением языкового барьера, иначе обоюдное хроническое недопонимание может привести к серьезному разладу в их маленькой общине.

— Степан, у тебя клюет!

— Вижу, что клюет.

— Так вынимай, уйдет ведь!

— Ну во-первых не вынимай, а подсекай. А во-вторых — рано еще.

Ухмыляясь в усы, Степан почесал пятерней бороду. Подумал мельком: подравнять бы надо, а то превратился уже Бог знает во что — толи в лешего, толи в Робинзона Крузо. Ни то, ни другое сравнение ему решительно не нравилось. Да и сам он себе нравился не очень. По-хорошему бы и бороду, и усы надо было уже давно сбрить, тем более, когда есть чем, но в последнее время им овладела такая апатия, что дальше мыслей дело не шло. Тонкая полая хворостина, играющая роль поплавка, вновь дернулась и ушла вниз, на этот раз практически полностью. Подсек, почувствовал, как в руках согнулось удилище и почти сразу же распрямилось вновь.

— Я же говорил, раньше надо было, — в голосе соседского мальчишки слышались нотки укоризны.

— Лекич, а наши вчера куда двинули?

— Воевать. Побоище большое намечается. Десять родов северных и еще четыре южных. Все в один кулак собираются.

— Десять родов… А всего их сколько?

— Всегооо… — лоб юного сиртя от натуги пошел морщинами. Много. Не знаю сколько, но много. Разве ж их сочтешь — уймищу такую? Земля-то вся наша.

— Не вся, — автоматически поправил его Степан. На душе стало еще гаже. Впрочем, такое состояние духа уже давно было его второй натурой. С тех пор, как поговорил начистоту с Улушей. Сколько после того разговора минуло времени? Месяц? Два? Со счета Степан давно сбился. Пройди год — он и не заметит его. Жизнь калеки скучна и однообразна. А вот что касается того разговора — тот как назло впечатался в память так крепко, словно произошел буквально вчера. Он помнил свое удивление, когда узнал, что браслет, подаренный им из простой признательности, оказался не подарком вовсе, а предложением руки и сердца. Помнил глаза Улуши, когда она узнала правду в его интерпретации. Не то чтобы их отношения после этого испортились — нет. Скорее наоборот. С каждым новым днем они становились все более доверительными, ведь языкового барьера уже практически не существовало. Да только не это тревожило Степана: с лица Улуши исчезла улыбка. Вообще. Словно иссяк родник жизненной силы, которая питала ее все это время. Браслет на ее ноге был теперь немым укором. Укором ему. Ведь сиртя отныне пожизненно обречена на одиночество. В их мире суженый выбирался всего лишь раз, и выбрав его, девушка обязана была пройти с ним дорогу жизни до самого конца.

— Не моя вина. Не моя, — напрочь позабыв о существовании парнишки, Степан выговорил эти слова вслух.

— А чья же еще коли не твоя? Подсекать надо было вовремя!

— Шел бы ты вон… со своими… лучше б с кручи попрыгал.

И вправду: стайка детворы, облюбовавшая высокий каменный палец метрах в ста пятидесяти от места для рыбной ловли, избранного Степаном, с таким азартом, с таким визгом прыгала сейчас поочередно в воду, что он и сам бы, будь у него ноги, а не эти придатки из безвольной плоти, тряхнул стариной, сиганул вместе с ними, рванул наперегонки на тот берег и, видит Володарь, непременно добрался бы до него первым.

— А что, и пойду. Думаешь не смогу?

— Сможешь-сможешь, иди уже.

— И пойду.

Похоже, Лекич здорово струхнул. Зрачки расширены, лицо побледнело. Даже зубы как будто стучат, или это только кажется Степану?

— Что, не прыгал еще ни разу?

— Прыгал, всегда там прыгаю.

Врет пацан. Врет — и не краснеет.

— Ладно, иди уже, прыгун, а я за тобой отсюда пока понаблюдаю.

Долго уговаривать не пришлось: рванул малец так, что пятки засверкали, оставив, наконец, на долю Степана его желанное одиночество.

Десять родов северных и четыре южных. Итого четырнадцать получается. И куда же они пойдут? Какую часть линии фронта выберут для прорыва? Он бы все, буквально все отдал за то, чтобы идти сейчас в общем строю, напевая со всеми слова былины о доблестных братьях Кличко, самолично им, кстати, и выдуманной. Что поделаешь, от безделья и не на такое сподобишься. В данный момент Степан числился в роду Веперя кем-то наподобие барда. Трепуном — если в буквальном переводе, но слова этого он категорически не приемлил. Начиналось все с вечерних посиделок, когда весь род, от мала до велика, собирается на центральной площади. Тогда и идут в ход байки, пересуды, обмены свежими новостями да сплетнями. В какой-то момент все это дело стихает по знаку старейшины Сергия, а на самую середину площади выступают барды. У каждого из них своя культурная программа, представляющая собой в основном набор былин, временами исполняемых под аккомпанемент деревянной дудки. Ни ритма при этом, ни рифм естественно не соблюдается. Иначе говоря под понятием «былина» имеется у них в виду определенный, зачастую ограниченный набор слов о происходящих тогда-то и тогда-то событиях. Короче: набор информации. Когда же Степан соорудил себе нечто наподобие гитары и рискнул выйти пред ясны очи всего рода Веперя на одной из таких посиделок с песней Лебединского: «Я убью тебя, лодочник!», то произвел не просто неизгладимое впечатление, а самый, что ни на есть настоящий фурор, причем не только среди женской половины населения, но и среди самих воинов. Это была бомба. Бомба такой разрушительной силы, что без участия Степана отныне не проходили ни одни посиделки. Он улыбнулся, вспоминая, как засветились тогда гордостью глаза Улуши, гордостью за СВОЕГО МУЖА.