Антон Корнилов - Урожденный дворянин. Рассвет

– Молодцы, – нехорошо прищурился Двуха. – И вы двое, я смотрю, в числе таких умников пребываете?

– А то ж, – согласился дед Лучок. – Мы не кони, мы люди! И хотим звучать гордо!

– Пошли, – потянул Сомик Игоря за рукав. – Чего с ними разговаривать? Нашим помочь надо.

– А все ж таки вам, умникам, нос-то утерли, а? – устоял рядом с Лучком и Гаврилой Двуха. – Тимохин пруд осушили – несмотря на всю бучу, вами устроенную?

Гаврила Носов усмехнулся:

– Подумаешь, осушили! Зато мы – как мусор туда выбрасывали, так и выбрасываем. Война продолжается!

– Это наш протест! – добавил дед Лучок. – Против произвола властей! Пусть власть с нами считается!

– И будет считаться, никуда не денется, – поддержал его Гаврила. – А то – дружинников понаставили вокруг бывшего пруда, объявлений понавешали: мол, за то, что мусорят, штраф полагается… Хрена! Это ж инстинкт народный – где грязь, там гадить и будут. Чего это, дескать, другим можно помои рядом с домом выхлестывать, а нам до контейнеров нести? А против народных инстинктов никакая власть ничего противопоставить не может. Вот так!

– Только вот ящик с Тимохиной водкой так и не нашли, – вздохнул, припомнив, дед Лучок. – Как ни искали. Куда мог запропаститься?

– Загадка века! – вздохнул и Гаврила.

– Все? – осведомился Женя Сомик у Двухи. – Интервью с сознательными народными массами закончено?

И, получив утвердительный ответ, он сам вдруг, не удержавшись, обратился к Лучку и Гавриле:

– Война продолжается, говорите? А с кем воюете?

– С властью! – уверенно определил Гаврила.

– Сами с собой, – сказал на это Сомик, – а не с властью. Только вот обычно человек сам с собой сражается, чтобы преодолеть себя, чтобы лень сокрушить, гордыню и прочие качества, которые ему мешают человеком быть. Чтобы освободить себя! А у вас все наоборот. Вы – сами себе захватчики. Сами на себя вероломно напали, сами себя оккупировали, сами себя опустошаете. Чем такая война может закончиться, а?.. Вот то-то…

– Вашу энергию да в мирных бы целях, – добавил Двуха. – Пошли, Сомидзе, чего тормозишь? То за рукав меня тянет, то сам с этими охламонами завязывается…

Когда витязи отбыли к грузовику, дед Лучок и Гаврила переглянулись. Лучок ловко извлек из рукава «четвертинку», отхлебнул, передал товарищу.

– Стращают… – сказал тот, тоже наскоро приложившись, – мудреными словами путают. А нас не застращаешь!

– Точно! – храбро подтвердил дед Лучок. – Нас голыми руками не возьмешь! вообще ничего не боюсь – после одного случая. Я, слышь, в девяностых с Харбина на Урал фуры гонял. Ну, китайцы харбинские пластмассовую дребедень штамповали, а наши этой дребеденью по всей России-матушке торговали. Вот еду как-то, а в кузове у меня тыща кукол «Маша», которые говорящие-то… Дело было зимой, с соляркой я не рассчитал, застрял на трассе, а тут еще буран. Ну, я залез в кузов, он же крытый, все ж теплее, – втиснулся, фонарик зажег, лежу. Снаружи ветрище! Фуру качает, вот-вот опрокинет. А куклы без коробок, в одном только целлофане, лежат себе рядками, будто трупики… Жутко. И вдруг порыв ветра, фуру сильнее качнуло – и тут эти маши, вся тыща штук, как одна, открывают глаза и выдают мне хором: «МАМА!» Разве после того меня чем-нибудь испугаешь?

– А я, – подхватил тему Гаврила Носов, – раз проснулся с похмелюги, зенки протер, гляжу – батюшки, где я? Вокруг какие-то приборы с проводами, огонечки мерцают, где-то двигатель шумит, окна типа иллюминаторов больших, и за ними темнота. И наклоняется ко мне мужик и на ломаном русском говорит: «Сохраняйт спокойстфие! Ви ест зохвачены в плен и находитез на германскэ подводнэ лодкэ!» Я, прямо не вставая, снова вырубился. Потом выяснилось, меня на «скоряке» в отрезвиловку везли, на улице подобрав. Фельдшер с юмором оказался… Вот с тех пор я тоже уже ничего не боюсь…

– Нас, русский народ, на испуг не взять! – подытожил дед Лучок. – Пуганые потому что!..

– Тебя как звать-то? – поинтересовался у очкастого юноши Двуха.

– Фима, – ответил тот, привычным движением поправляя очки. – Фима Сатаров.

Выглядел этот Фима Сатаров совершенно спокойным, будто и не подвергался минуту назад смертельной опасности.

– Еврей или татарин? – осведомился Двуха.

– Какая тебе разница-то? – заметил, оглянувшись, Сомик. Они с Нуржаном уже прилаживались принять очередную сваю.

– Любопытствую, – объяснил Игорь. – Нельзя, что ли?

– Русский, – ответил юноша. – Фамилия от названия речки – Сатаровки. У нас полдеревни Сатаровы… А Фима – это Амфибрахий значит, – добавил юноша, внезапно смутившись. – Меня папа так назвал, он у меня поэт. Правда, не очень это… способный. Потому и не очень известный.

– И откуда же ты такой взялся, Фима? – спросил Двуха.

Амфибрахий Сатаров не успел ответить. К ним протиснулся Трегрей – видно, спешивший сюда с самой вершины холма, взволнованный и даже вроде как испуганный.

– Цел? – Он схватил юношу Фиму за плечи, встряхнул раз и заглянул в глаза.

– Ага…

– Будь достоин, – начал было Двуха, несколько удивленный, что Трегрей, появившись, не обратил на него никакого внимания.

– Долг и Честь, – ответил Олег и снова развернулся к Амфибрахию. – Как это произошло? Ты что-нибудь почувствовал?

– Чужих психоимпульсов не было, – сказал Фима. – Случилось то, что и должно было случиться. Само собой…

– Между прочим, – проговорил Двуха, ощутивший в этот момент что-то вроде ревности, – у нас кое-какие новости есть. Даже и не кое-какие, а – важные… Есть шанс до Охотника добраться! А через него – чем черт не шутит – и до самих Хранителей!

– Погоди сюминут, – не заинтересовался важными новостями Олег. – Дай-ка я посмотрю…

Не снимая рук с плеч юноши, Олег впился взглядом в послушно остановившиеся его зрачки. Голубая жилка на виске Трегрея запульсировала. Через несколько секунд он отпустил Фиму. И скомандовал:

– Возвращайся наверх! Ты там надобен, а не здесь, понимаешь? Мы не имеем права рисковать!

– Я ничем и не рисковал, – произнес юноша. Не оправдываясь, не извиняясь и не протестуя, просто словно фиксируя истину, в которой не сомневаются. – Со мной ничего не случится. Со мной никогда ничего не случается.

– Очень на это надеюсь, – сказал Олег. – И тем не менее – даже если и так – нам нельзя медлить. Мы должны успеть.

Кивнув, Фима направился к вершине Чудесного холма. А Олег обернулся к Двухе:

– Итак?..

– А кто он есть вообще, этот… Амфитеатр очкастый? – тут спросил Игорь. – Чего ты над ним квохчешь? И что это, в конце концов, значит: «спешим, должны успеть…»? Куда ты все спешишь-то? Что вообще происходит?

– Вопрос не в том, что происходит, – ответил Олег, – а в том, что должно произойти.