Диана Ибрагимова - Меняющий лица (Хроники Хэлдвейна)

– Что случилось? – испуганно выпалил Зенфред.

– Случилось! – эхом повторил Летфен, подскакивая к нему. – Оно случилось!

– Что? Что там?

Летфен, сияя, как начищенный самовар, ткнул себя в подбородок и, едва не лопаясь от гордости, сказал:

– Видали?! У меня первая бородинка появилась!

– Чего?

– Бородинка, говорю! Да нагнись ты, так не увидишь!

Летфен ухватился за жёсткий рыжий волосок и потянул его, демонстрируя товарищам.

– Смотрите! – он выглядел безумно счастливым. – Я же говорил, что старше вас обоих! Скоро я обрасту щетиной, как настоящий мужчина!

– Так ты за этим сюда пришёл? – мрачно спросил Зенфред.

– Ага, как увидел, так сразу и прибежал!

– Ты бежал от купальни в подземелье по всему замку с одной тряпкой на причинном месте, чтобы показать нам волосок на бороде?

– Так я ж не домылся ещё! Чего на немытое тело одежду напяливать?

– Тебе не нужна борода, – поразмыслив, заявил Аринд.

– Это почему?

– Ты будешь похож на бородатого ребёнка.

– Или карлика, – не без сарказма добавил Зенфред.

– Завидуйте-завидуйте, мелочь! Вам до такого ещё расти и расти!

С этими словами Летфен случайно выдернул волосок и долго смотрел на него немигающим взглядом. Зенфред не выдержал и расхохотался, зарывшись лицом в подушки софы. Летфен долго ругался, а выговорившись, поплёлся обратно в купальню.

Зенфред вернулся к себе, подошёл к окну и взглянул на полумесяц, обрамлённый созвездиями. Ветер приносил с собой ароматы ночных цветов. Исполинские деревья перешёптывались и качали кронами, шум листвы напоминал шелест юбок женского платья. Веселье быстро утихло, уступив место тревожным мыслям. Нельзя было позволить Лариусам оставаться в стенах Пламенной Резиденции. Уж лучше пусть это место зарастёт паутиной и запустеет, чем выветрятся последние воспоминания о настоящих хозяевах. Всё началось с Райелдов, и закончится ими.

Серые нити выскользнули из Источника и помчались в покои жильцов, превращая сны в кошмары, наполняя пустынные комнаты несуществующими звуками и бледными силуэтами, стоящими у изголовий кроватей. Пламенная Резиденция проснулась от криков и ещё долго светилась жёлтыми глазницами окон.

Рамус слёг спустя неделю, когда Зенфред выпытал из него всё, что мог. К тому времени жители замка не находили себе места и сходили с ума от кошмарных видений. Все говорили о проклятии Райелдов, второй советник, плача, шептал молитвы о прощении, но яд убивал его, а лекари и целители стараниями Зенфреда разводили руками, ссылаясь на страшную болезнь.

Стоя перед кроватью умирающего Рамуса, Зенфред, наконец, ощутил удовлетворение и радость, прежде скрытые чувствами Праена. Гнев возвращался, и Зенфред уверился, что выбрал правильный путь. Второй советник поплатился за удовольствие, с которым не так давно собирался понаблюдать за казнью Зенфреда на арене.

Час кончины приближался, понимая это, Рамус попросил всех уйти и подозвал к себе Праена.

– Теперь… все дела острова перейдут к тебе, – сказал он слабеющим голосом. – Заботься о сёстрах и матери. И первым делом бросьте этот проклятый замок. Здесь всюду. Всюду пахнёт мертвечиной.

– Мертвечиной пахнет только от тебя, отец, – ухмыльнулся Зенфред, скрестив руки на груди. – Право, я бы хотел, чтобы ты умер в больших мучениях. Скажем, сгорел, окунутый в смолу, как твой предшественник. Но и медленные муки созерцать приятно. Будь благодарен, что я использовал всего лишь яд.

Советник выпучил глаза и безмолвно шевелил губами. За спиной Праена один за другим появлялись Райелды. Они смотрели на Лариуса с укором, тот задыхался от ужаса и тянул руки к сыну, но Праен только улыбался, глядя на него. Принять смерть от рук собственного ребёнка гораздо худшее наказание, чем знать, что ты умер от рук врага.

Когда Рамус испустил последний вздох, Зенфред не почувствовал ничего, кроме разросшейся внутри пустоты и глухой боли Праена. Как приятно было знать, что он страдает! Зенфред вышел из покоев Лариуса, куда тут же бросились, рыдая, его жена и дочери, и пошёл прочь, улыбаясь.

Письмо от короля Майернса прибыло с гонцом этим утром, когда Зенфред исполнял роль главы семейства, разбирая почту. Он удивился скорому ответу на послание, отправленному меньше недели назад, но, прочитав содержимое, убедился в его срочности. Король передавал соболезнования по поводу внезапной кончины Рамуса и требовал, чтобы Праен, как его представитель, незамедлительно прибыл на материк для присутствия на церемонии оглашения преемника.

Всё шло по плану, и Зенфред не мог не радоваться. Он должен был разобраться с Эсанорой и Майернсом незамедлительно. Сознание Праена крепчало и поглощало его, а родственные связи только усиливали стремление Факела выпутаться из тюрьмы собственного тела. Счёт перешёл на считанные дни, и Зенфред не знал, какое утро окажется для него последним. Каждую минуту оставшейся жизни он старался проводить с пользой и часами практиковал владение чужим Источником. После того, как часть воспоминаний восстановилась, это давалось ему нелегко. Зенфред ненавидел огненную магию. Чем он отличался от Факела, если собирался сжигать своих врагов?

Увлёкшись летучими ядами, Аринд целыми днями пропадал в подземной лаборатории, где прежде готовилась отрава для Лариуса. Там он продолжал опыты учителя, пытаясь вывести из-под кожи клеймо. Неугомонный Летфен устраивал прогулки по тоннелям и без конца приставал к хорошеньким служанкам. Всё было хорошо и спокойно, но Зенфреда не покидало дурное предчувствие.

Лошадей заложили следующим утром, предварительно отправив в порт гонца с требованием немедленно готовить к отплытию судно. Зенфред отказался от помощи слуг и собирался в дорогу сам. Он надел приятную телу рубаху с широким рукавом, а поверх неё кольчугу тонкого стального плетения. Облачился в серебристо-белый камзол и широкий чёрный плащ, подбитый мехом, натянул высокие походные сапоги и прикрепил к поясу меч, которым не умел толком пользоваться.

За пределами замка дышалось легче. Воздух был свежий, напоённый предрассветным холодом, и прозрачный, как родниковая вода. Солнце нехотя выбиралось из одеяла тумана и медленно поднималось над озябшей землёй. Барьер природной магии закончился. Кругом, насколько хватало взгляда, простиралась пустошь. Всё было одноцветным, грязно-коричневым, но местами уже чуть припорошённым поблёскивающим инеем.

В смене времён года была своя прелесть. Поздняя осень, как дряхлая старуха, утратившая молодость, куталась в серебро и драгоценности, чтоб унять тоску об ушедшем. И чем ближе был исход, тем ярче и богаче становились украшения. Потом она надевала белую шаль и, превратившись в зиму, щедро разбрасывала по земле невидимую алмазную пыль. Выглянувшее солнце с лёгкостью отыскивало этот небывалый клад, заставляя его искриться мириадами бликов. Пока всё вокруг оставалось белоснежным и нетронутым, даже старуха казалась красавицей. Но зыбкую безмятежность портили следы. Будь то повозка, толпа или одинокий путник. Все они, проходя, оставляли на ровной пустоши бесчисленные шрамы. Разъярённая зима била морозами и бурями, а потом, обессилев, сбрасывала с себя украшения и заливалась капелью слёз. Тогда на душе её становилось теплее, и старуха снова превращалась в красавицу весну.