Джей Эм - Убийца теней

– Кое-какие. Вы не удивлены?

– Я не двухбережный брат, которого запугали происхождением от злого духа. Я мало чему удивляюсь, хотя предположений насчёт вашего источника делать не спешу. Времени у меня не так много… Расскажите мне больше, расскажите такое, что поможет мне… помочь вам.

– Разве вы для этого здесь?

– Лишних вопросов не задавайте.

– Вы сами знаете, что тому, кто попал в лапы к святым братьям как отступник, не помочь. Постарайтесь быстрее сделать то, зачем вас позвали в город. Этим вы поможете и мне.

– Вы странный человек. Впрочем, другого ждать не приходилось. Но скажите, всё-таки… вы маг? Вы обрели дар видуна, не обладая им от рождения?

– Да. Но не так, как ваш легендарный предок… Я не приготовил чудесного эликсира. Мне помогала только любовь к истине. Или к её поиску. Любовь к истине и… к миру. Желание увидеть его подлинное лицо. Нежелание верить в то, что это лицо враждебно. Стремление чувствовать одними с ним чувствами…

Неподвижно сидя у решётки, Талвеон тихо говорил, и на его губах была улыбка. Глаза он закрыл и как будто бы видел то, о чём рассказывал. Ярле он показался чем-то отдалённо похожим на… на кого-то. Но это мимолётное впечатление от неё ускользнуло.

– Дар видуна, как вы его называете, у меня действительно появился не от рождения. Но, думаю, он не настолько силён, как ваш. Впрочем, его хватило, чтобы сделать немало выводов.

– И чтобы привести вас в тюрьму.

– Я знаю, что потомственные видуны никогда не записывают своих знаний. И – не подумайте, что в чём-то виню вас… Но я не как вы. Вы делаете своё дело, а я должен был делать своё. У меня не было выбора.

– И вы решили рассказать об истине, которую увидели, всем? Не исключая двухбережных братьев?

– Поймите правильно. Что бы и от кого вы обо мне ни слышали – я не хотел спорить с двухбережниками и заявлять им, что они кругом неправы. Я хотел показать только, что можно смотреть на вещи иначе. Что есть и другой путь… другой взгляд. Прежде всего, истина в том, что в обыденном человеческом мире одной истины быть не может. Если она есть, то где-то выше. Пока мы не постигли её и только приближаемся к ней, пути могут быть разными, потому что все люди различаются.

– Эта философия и не довела вас до добра. Странно, что не в вашем же Эйре, а здесь. Эйр – ваш родной город?

– Да. Но оттуда мне пришлось бежать.

– И вы думали, что в Лоретте вас примут лучше?

– Говорю же, я никогда не высказывался против двухбережной веры…

– …только в пользу своей философии, – закончила за Талвеона Ярла.

– Я пришёл в здешнюю учёную общину, которая славится на всю Иллению, чтобы преподавать, чтобы рассказывать обучающимся в ней молодым людям об устройстве мира – пусть мне самому известно не много, но некоторые из этих знаний удалось подтвердить опытами и…

– И сколько лекций вы успели прочитать, прежде чем стража, посланная святыми братьями, пришла за вами?

– Не очень много.

– Но их хватило, чтобы привести вас…

Ярла не стала договаривать. Талвеон пошевелился, переменив положение. Движение вышло неловким и неуклюжим. Это не соответствовало внешности Талвеона. Ярлу не ввели в заблуждение длинная борода и болезненная изнурённость узника. Талвеон был достаточно молод, чтобы не страдать от стариковских хворей, лишающих человека подвижности. И в отличие от «двухбережного брата, которого запугали происхождением от злого духа», Ярла мгновенно и безошибочно сообразила, что дело тут не в тесноте тюремной камеры.

– Покажите ваши руки.

Талвеон приблизил к решётке ладонь. На ней была заметна грязь – при всём желании возможности отмыть руки дочиста у заключённого не имелось. Обкусанные ногти, несколько ссадин, но ни кровоподтёков, ни серьёзных ран.

– Вы уже знаете, что этой рукой я исписал десяток листов. По-моему, почерк понятный…

– Руку, а не кисть, – потребовала Ярла. – Локоть.

– А надо ли это вам? – криво усмехнулся Талвеон.

Лицо Ярлы вспыхнуло негодованием. Недобрый зелёный огонь появился в глазах, губы сжались в тонкую нитку. Но не на него она сердилась, конечно, не на него. Только невольно из-за своего настроения разговаривала с ним резче, чем он того заслуживал.

– Покажите, – настойчиво повторила Ярла, ближе придвигаясь к перекрестьям железных прутьев. Ясно, если он будет продолжать отказываться, она протянет свою руку через решётку и попытается задрать рукав его рубища.

– Ладно, – согласился узник. – Но не забывайтесь, – он указал глазами в том направлении, где ждал стражник. И поднял рукав.

Ярла увидела то, что и ожидала – опухший, искалеченный сустав. Нетрудно догадаться, что другие суставы на руках и ногах выглядят так же.

Талвеона измотали не только бесконечными допросами, на которых принуждали признать себя виновным в отступничестве и отречься от всего, что он говорил и писал, от всего, что считал своим путём к истине, одним из возможных путей. К нему применили самый эффективный способ добиться любых показаний от кого угодно – пытку. Не зря при всём преклонении, которое снискали двухбережники среди людей, не избежали они и доли дурной славы. Не врёт молва, тихая молва, шёпотом передаваемая. Запачкали руки святые братья, давно запачкали и основательно. В крови? И так сказать можно, хотя чаще-то без крови обходится. Без крови… суставы допрашиваемому вывернут, а потом на место вставят, чтобы совсем-то уж в неподвижного инвалида сразу, слишком быстро не превратился. На то у них лекарь за пыткой следит.

Но раз окончательное решение по делу Талвеона ещё не вынесено – значит, не вытянули из него отречения и признания вины. Ведь в его случае окончательное решение может быть одно: смертный приговор. А если он ещё жив, и о назначении дня казни в городе молчат, выходит, пытку перенёс и не отрёкся.

Ну что за человек? Настолько неразумный, чтобы надеяться в учёной общине, под носом у двухбережников, свои лекции читать и избежать преследований. А с другой стороны – настолько сильный, что пытку выдержал. Настолько…

Вдруг эту Ярлину мысль другая перебила. Точнее, не мысль – ощущение, да такое сильное: приближение к миру духов первоэлементов, как бывало иногда вдали от человеческого жилья, в лесу или у реки. Удивлённо оглянувшись вокруг, увидела она только коридор, стены и двери камер – может, занятых, а может, и нет. Причина этого ощущения не там, не за этими дверями и не в клетушке Талвеона. Но оно было, оно росло, заставляло исчезнуть тёмные тюремные стены, крошечную грязную нору камеры с низким потолком. Вместо всего этого словно бы и вправду появлялись лесные поляны и речные берега. Но на самом деле ни полян, ни берегов, конечно, не было, они только казались…