Борис Усенский - Берега Ахерона

Агора притихла, разве что торговцы, стараясь излишне не шуметь, собирали лотки, грузили товар на телеги и давали указания слугам. Андрею казалось, что он очутился в самой гуще толпы, и от локтей ближних страдали не только ребра, но и живот, а по ногам будто пронеслось стадо бегемотов и хорошо пронеслось, качественно. Трибуну, построенную на скорую руку, оцепили легионеры и светловолосые варвары, которых много развелось на службе империи.

— Как думаешь, Фока, чем обрадует нас божественный? — говорил кто-то за спиной, обращаясь к тощему торговцу в заляпанном оливковым маслом хитоне, — Опять варвары перешли Истр?

— Может и варвары, а может, и персы прорвались в Сирию. В любом случае, уважаемый Фотий, придется раскошелиться. Торговля сейчас сам незавидная, клянусь Юпитером Капитолийским!

Резкий звук буцин заставил гераклеотов притихнуть, и Андрей увидел, как на трибуну поднялись наместник Вифинии и епископ назореев. Наместник поднял руку, произнес хвалу Феодосию Великому и кивнул глашатаю. Заплывший жирком чиновник развернул свиток, поцеловал императорскую печать и зычно начал: «Волею автократора ромеев, сената и римского народа! Отныне запрещено верить в языческих демонов, ибо на небе один бог, а на земле один автократор…»

Андрей видел, как Фотий, оглянулся к Фоке, и воровато стал выбираться из толпы, а вслед звучало: «… уничтожить всех идолов и принять святое крещение тем, кто его не принял…»

Агора растворилась в тумане, и Андрей теперь шел в строю легионеров, держа в руке чадящий факел. Стук калиг заглушал крики и стоны язычников, избиваемых белобрысыми варварами. Пламя костров поднималось вверх, наполняя ночь едким зловонием. Дорога пошла в гору и старший центурион, исторгая из осипшей глотки проклятия, подгонял отстающих. Легионеры сомкнули щиты, увидев на пересечении улиц нестройную толпу нехристей, вооруженных старьем времен Митиридата Евпатора.

— Вперед, шакалье отродье! — рявкнул начальник, и Андрей повиновался, отбросил факел, вытащил спату и повиновался, во имя Отца, Сына и Святого Духа. Язычники запели древний пеан и бросились на легионеров, в надежде проломить сомкнутый щитовой строй. И проломили бы, будь их чуть больше. Первые ряды воинов империи дрогнули, но дальше дело не пошло. Мятежников оттеснили к стенам окрестных домов и хладнокровно добили мечами. Калиги, подобно колоколу перед входом в христианскую базилику, снова застучали по мостовой. Варвары-федераты штурмом взяли богатую городскую усадьбу и подожгли ее. И все во имя Христа: пригвожденное копьем тело патрикия в тоге с алой каймой, обезглавленное тело юной красавицы и матрона, помутившаяся рассудком. Усадьба осталась позади. К акрополю пробивались с боем. Андрей вытер липкую от крови ладонь и с наслаждением вдохнул ночной воздух. Это едва не стоило жизни. Щит гулко отразил снаряд пращи и Андрей, перехватив по удобнее меч, вонзил его в чье-то пухлое брюхо. Малолетний пацан, звереныш этакий, хотел подрезать ноги, но, получив ребром скутума, затих. Сосед справа наступил мальчишке на горло и вонзил меч в грудь плотного бородача. «Ave caesar!» — крикнули легионеры, увидев открытые ворота акрополя, и ударили мечами о щиты. В городской цитадели язычники столпились на мраморных ступенях храма и призывали на помощь чуть ли не все Олимпийское сонмище богов. Здесь было не все так просто, как на улицах города, совсем не просто. Храмовой стражей руководил крепкий чернобородый мужчина и знатно руководил, даже жаль что это всего лишь мерзкий язычник. Центурион бросился на своего визави, поскользнулся на липком мраморе и упал прямо на меч одного из мертвых. Легионеры на миг оцепенели, увидев смерть командира, но зычный голос одного из декурионов подстегнула подобно удару виноградной трости. «Vae victis!» — ответили разом несколько десятков глоток. Vae victis и начальник храмовой стражи упал на ступени, сраженный копьем. Vae victis и сомкнутый щитовой строй затолкнул мятежников в охваченный пламенем створ ворот.

Главный жрец пробирался в святилище, вырубленное в чреве скалы во времена, когда Кир овладел Мидией. Шум битвы стал глуше, уступив место дыму и гари. Храм пылал, погребая под своими обломками последних защитников. Жрец торопливо открыл потайную дверь в стене, расписанной фресками, зажег факел и стал медленно спускаться в подземелье по крутым ступеням.

Дрожащий огонек осветил небольшую каморку, в центре которой, на алтаре, стояла деревянная статуэтка Афины Паллады, хранительницы городов. Жрец прошептал нужные слова, взял святыню и завернул ее в черный плащ. Храм угрожающе скрипел и сквозь дымную пелену хранителю пришлось пробираться почти на ощупь. Легионеры не заметили, как из бокового входа выскользнул человек в обгоревших одеждах и побежал к северо-восточной стене в сторону торговой гавани.

Пламя слизало мраморную крошку на колонах портика, обуглило деревянный каркас и крыша, на мгновение, зависнув в воздухе, осела в туче белесой пыли. Жрец посмотрел со стены вниз и отшатнулся при виде крутого склона, но пересилил страх и исчез в темноте по недавно припасенной веревочной лестнице. Акрополь пылал, словно гигантский костер и в этом хаосе никому не было дела до почтенного мужа, торопливо шедшего вдоль торговой пристани в сторону Аконы, пригорода древней Гераклеи.

Андрей засомневался в собственном рассудке, ибо реальность жреца стала его реальностью, вторым «я». Он сквозь прорехи хитона ощущал ночную прохладу, боль в обожженном теле и непомерную тяжесть Палладия. В стороне осталась критская бирема, возле которой сидели люди, говорили о всякой всячине и размышляли о ценах на продукты после ночного погрома. Иерофант остановился, перевел дыхание и оглянулся в сторону города. Пусть делят награбленное добро, а боги уходят, чтобы вернуться или исчезнуть навсегда.

Назойливый солнечный луч скользнул по щеке, глазам, потанцевал на стене и уверенно обосновался на потолке. Андрей зевнул и от души потянулся, словно ленивый кот, разжиревший на хозяйских харчах.

После полудня над Эрегли разразился ливень, да что там ливень, ливнище от которого в ушах шумело так, что собственного голоса не услышишь. Андрей уничтожил содержимое очередного кофейника и язвительно посмотрел на похмельного друга.

— Богиня, она добрая и по доброте душевной поможет, — участливо предложил Морозов, — Выпей кофе с коньяком!

Дроздов обреченно хлебнул теплого коньяка из не менее теплой бутылки, запил водой из кувшина, удовлетворенно крякнул и долго пытался унять мелкую дрожь в пальцах.