Борис Усенский - Берега Ахерона

— Опять конина? — улыбнулся Николай Николаевич, — Или собачатинка? То-то ни одной шавки в округе не видно!

— Обижаете! — наигранно испугался служивый, — Лучшая в этой дыре говядина!

— И где ты ее украл? — удивился полковник, — Должен я знать, как оправдываться перед Туркулом?

— Помилуйте! Вот Вам крест святой истинный, что достал у грека торговца! Мы тут с Ванькой, малость, рыбки наловили, продали и купили мяса, хлеба…

— Мерзавец! То-то я смотрю, что пяти динамитных шашек не хватает! — возмутился полковник и, едва сдерживая улыбку, пригрозил пальцем, — Смотри у меня!

— Так для благого дела! — погладил брюшко денщик.

— Иди ужинать! Ступай, ступай! — махнул рукой Колтышев и приступил к трапезе, одновременно размышляя о том, что мясо вполне стоит пропавшего динамита.

— Они кушают! Нельзя, Ваше бродь! — послышалось недовольное шипение Михаила, — Какие дела? Не пущу!

— Война войной, а обед по расписанию! — возмутился Колтышев и швырнул в палаточный проход пустую миску, — Если меня убедят, что на берегу прыгают большевики из Совдепии, то соглашусь ради этого прервать трапезу!

— Тут к вам по какой-то срочности его благородие поручик Мишрис от генерала Харжевского! — сообщил палаточный Аргус, — Примете или как?

— Входите, господин поручик! — смилостивился Колтышев, — Что-то экстренное?

Молодой офицер козырнул и вручил начальнику разведки незапечатанный конверт с письмом от генерала Врангеля.

— Присаживайтесь! Можете курить! — уже совсем доброжелательно предложил Колтышев, — Кофе?

— Спасибо, не откажусь, — ответил поручик с едва заметным прибалтийским акцентом, — Вы очень любезны!

— Миша! Принеси кофе! — приказал Николай Николаевич.

Денщик, с явным неудовольствием, принес кружку и поставил ее перед незваным гостем. Взглядом, Колтышев показал в сторону, где только внимательный человек мог заметить уголок конверта, лежавшего под фуражкой. Солдат все понял, усмехнулся, и торопливо вышел из палатки, как-бы случайно задев головной убор начальника. Послание Врангеля касалось разведывательной операции в Севастополе и содержало весьма пространные размышления о некоей коронованной особе, имевшей неоспоримые права на российский престол.

— Врангель спятил, определенно спятил! — размышлял полковник, Только очередных Лжедмитриев нам не хватало ко всем прочим неприятностям. О чем это он?«…и восстанет войско древних воинов, которые поднимут знамя Третьего Рима и коронуют императрицу более великую, чем Екатерина». А вот здесь точно попахивает желтым домом: «…доблестные офицеры, отправляющиеся с великой миссией должны быть не только рыцарями без страха и упрека, но и разбираться в древних мистериях, церемониальной магии, знать латынь и древнегреческий».

— Вас интересует, что я по этому поводу думаю? — вздохнул Колтышев, — Да ничего хорошего! Как я понимаю, его превосходительство, генерал Харжевский, уже ознакомился с письмом?

— Так точно, господин полковник! — подтвердил Мишрис.

— Кутепов и Туркул? — продолжил начальник разведки.

— Никак нет! Антон Васильевич болен. Все время бредит о какой-то чертовщине, а начальник лагерей срочно уехал на яхту «Лукулл», — растягивая слова, произнес Мишрис и отставил в сторону пустую кружку, — Я должен идти вместе с господами Морозовым и Дроздовым!

— Даже так? — удивился Колтышев, — Впрочем, после подобных писем трудно чему-либо удивляться.

Смущаясь, словно гимназист на первом балу, Мишрис протянул записку Харжевского.

— Если и здесь бредятина, то я застрелюсь, — съязвил Николай Николаевич, разворачивая бумагу, — Его превосходительство пишет, что Вы будете сопровождать указанных господ до Зонгулдака. Вы в совершенстве владеете латынью и древнегреческим?

— Я окончил университет, работал с профессором Латышевым и Христианом Лепером, — глотая от волнения слова, произнес поручик, — Рядом с Зонгулдаком, верстах в пятидесяти, находятся развалины Гераклеи Понтийской!

— Вряд ли, Ваши научные интересы разделит адмирал турецкого флота или господин Кемаль, но так и быть! Свободны!

— Честь имею, господин полковник! — козырнул Мишрис и, выходя, добавил, — Весьма признателен, Николай Николаевич!

Шаги поручика затихли, и Колтышев еще раз внимательно перечитал письмо Врангеля. Час от часу не легче! Где теперь искать штатного чернокнижника? По уставу в подобное верить не положено и если господа офицеры видят чертиков, то исключительно с перепоя. Морозов язвил по поводу кольев и пуль? Вот и будет штатным колдуном Белой Гвардии!

— Ванька! — позвал писаря Колтышев, — Ванька! Пропащая твоя душа!

— Звать изволили, Ваше высокоблагородие? — ответил писарь, понуро входя в палатку.

Было от чего расстроиться. Кулаки денщика расписали рожу Ивана живописными фиолетово-желтыми узорами, и теперь виртуоз пера выглядел сущим пугалом.

— Эка тебя, братец, угораздило! — посочувствовал Колтышев, — По камням надо ходить, а не целоваться с ними.

— Конь о четырех ногах и тот спотыкается, — ответил Иван, улыбаясь опухшими губами.

— Беги к секретарю Антона Васильевича и принеси личное дело капитана Морозова! — приказал полковник.

Писарь почесал затылок, нарочито медленно вышел из палатки, а потом припустил в сторону плаца. Николай Николаевич устроился на площадке возле кухни и блаженно подставил лицо под смеющееся весеннее солнце. Хорошо то как! Блаженство было прервано топотом ног запыхавшегося Ивана, показавшего чудеса скорости в пределах отдельно взятого лагеря.

— Выполнено! — едва отдышавшись, крикнул писарь и вручил начальству папку с документами.

— Чего орешь, как раненый олень? — простонал Колтышев, — Сиди здесь и ни кого не пускай! Не вздумай петь, пристрелю!

Дело Морозова заслуживало внимания: кляуза покойного Курбыко на имя отца Герасима о дьяволопоклонничестве поручика Морозова и ответ святого отца, написанный неразборчивыми каракулями, перешедшими в волнистую линию. Видать здорово батюшка причастился. Прошение к генералу Витковскому об эвакуации херсонесских древностей! Не то! Повинуясь лишь смутному чутью, Колтышев перебирал бумаги. И это самое чутье подсказывало направление поисков до тех пор, пока память услужливо не напомнила о давнем случае. Вспомнилась знаменитая таврийская Сечь, в которой сдерживали красных не один месяц. Он тогда вернулся из Севастопольского госпиталя и навещал старых знакомых, ветеранов Ледового похода. Забрел на огонек, возле которого расположилась лихая компания и Морозов, весьма эмоционально рассказывал о высочайшей аудиенции данной Жерару Энкоссу в царском селе. Знаменитый французкий мистик приезжал в Санкт-Петербург, к своему другу и соратнику Чеславу фон Чинскому.