Сергей Катканов - Приключения Ариэля, Рыцаря Двух Миров

Ланселот пристально посмотрел в глаза Ариэля, словно пытаясь понять, кто перед ним, почему он готовит такие правильные и неуместные слова и стоит ли вообще ему отвечать. Потом решил, что ответить всё-таки стоит:

— Вы говорите о любви небесной, мой дорогой друг, а я — о любви земной.

— Как будто Бог не управляет земными делами, и как будто на земле есть две разных любви, одна из которых спасает, а другая — губит. Тогда зачем называть и то, и другое одним словом? Это всё равно, как если бы для обозначения добра и зла у нас было одно слово.

На сей раз Ланселот лишь печально улыбнулся и тяжело вздохнул:

— Конечно, вы правы, дорогой Ариэль, но я задумался об этом только сейчас. В нескольких километрах отсюда живёт отшельник, имеющий священный сан. У него там есть маленький храм, он регулярно служит мессу. Я прихожу к нему раз в неделю и причащаюсь, мы беседуем. Этот богопросвещённый человек объяснил мне многое такое, о чём я никогда в жизни не догадывался. Кем я был? Великолепной машиной для проламывания черепов и вспарывания животов. Первый рыцарь королевства! Никто не мог победить Ланселота! Моя слава гремела по всему миру. Что это вообще за мир, если он награждает такой оглушительной славой никчёмного и пустого человека, каким я был? И я дрался, дрался, дрался лишь для того, чтобы моя слава стала ещё оглушительнее. Я никого и ничего не любил, кроме моей небывалой славы. Вот видите, я опять говорю: «любил». При чём тут любовь? Я просто был жалким рабом своей славы. Ничтожеством, которое упивается отравой лести и уже жить не может без этой отравы. Мне казалось всё просто: я живу для того, чтобы завоевать такую славу, какой не имел ни один человек в мире, и чтобы моё имя сохранилось в истории на века. Сейчас я уже понимаю, что моё стремление к славе было не просто глупым, оно было мелким, ничтожным, жалким. И вот в мою жизнь пришла любовь к королеве. Простите, я опять говорю «любовь», настолько уже привычно стало для меня называть своё чувство этим словом. Мне казалось, что мир вспыхнул перед глазами удивительными красками. Я смотрел на королеву и видел перед собой неземное существо. Королева была очень красивой женщиной и обладала множеством вполне реальных достоинств, но я видел перед собой не её красоту и не её достоинства, а словно сияние, созерцать которое стало смыслом моей жизни.

— То есть вы видели перед собой то, чего нет, и жизнь свою посвятили тому, чего нет?

— Скажите, дорогой Ариэль, неужели вы никогда не любили женщину?

— Не знаю, смогу ли объяснить вам, любезный Ланселот, насколько странным кажется мне ваш вопрос. Господь заповедал нам любить всех людей, включая врагов, и я всегда старался всех любить, насколько это было в моих силах. Это прекрасное чувство, когда ты любишь человека. Я люблю нашего пресвитера, люблю своих братьев по ордену, люблю прохожих на улице. Стоит лишь увидеть в человеке образ Божий, как тут же чувствуешь к нему любовь. Порою, это бывает нелегко, но нет задачи благороднее, и ведь именно этого хочет от нас Господь. Но что значит любить конкретную, единственную женщину какой-то не такой любовью, какой любишь всех, мне, признаться, не совсем понятно. Некоторое время назад я встретил девушку, которая стала моей невестой. Сказать, что я люблю её было бы странно, как будто других людей я не люблю. Это всё равно что сказать: «Я вижу её», как будто я никого больше не вижу. Иоланда отличается для меня от других только тем, что она моя половинка, встретив её я обрёл полноту бытия, а потому был счастлив. И она была счастлива, потому что я тоже её половинка, мы воссоединились в единое целое. Это чувство воссоединения воистину прекрасно и, я полагаю, угодно Богу. У каждого человека в этом мире, кроме разве что тех, кто рождён для монашества, есть своя половинка. Человек грустит, когда долго не может найти её и радуется, когда находит. Вот и всё.

— То, о чём вы говорите, Ариэль, возвышенно и прекрасно, но вы словно живёте в каком-то выдуманном мире, а в реальном мире всё по-другому. Я смотрел на королеву и понимал, что не могу жить, не видя её. Когда её не было рядом со мной, в моей душе словно открывалась чёрная дыра, и заполнить эту пустоту мог только взгляд на неё. Я не мог без неё жить, не мог дышать. Без неё весь мир терял для меня смысл, меня уже ничто не радовало, даже моя блистательная слава. Королева должна была стать моей, и ведь она тоже хотела этого, но между нами была пропасть, поэтому мы оба невыносимо страдали. А вместе с нами так же невыносимо страдал ещё один человек — король Артур.

— Я всё никак не могу понять самого главного. Если королева стала половинкой короля, если они соединились друг с другом в священном браке, почему вы так стремились к чужой половинке? Ведь она не была вашей.

— А что если мы с королевой были созданы друг для друга и должны были стать половинками друг друга, а их с Артуром брак был просто ошибкой?

— Такое вряд ли возможно. Вы можете разорвать пополам хоть миллион листов бумаги, потом свалить их половинки в кучу, потом взять одну из них и будет несложно убедиться, что из всего миллиона с ней совпадает по краям только одна. Как тут можно ошибиться? Или две части образуют единое целое, или не образуют. Это должно быть для обоих настолько очевидно, что, кажется и ослепнуть недостаточно, чтобы ошибиться в таком вопросе. А если два человека, не созданные друг для друга, вступают в брак, значит они оба настолько безумны, насколько это вряд ли бывает.

— Вы всё правильно говорите, благородный Ариэль, — виновато улыбнулся Ланселот. — Так оно всё и должно быть, но в жизни почему-то не так. Мне не известно, чьей половинкой была королева — моей или короля. Я не знаю, кто ошибся. Видимо, я слеп и безумен в той самой степени, какой по-вашему вообще не может быть. Всепоглощающая страсть вытеснила из моей души всё, чем я до этого жил. Я презрел долг, забыл о чести, я предал самого замечательного в мире короля, служить которому было для меня счастьем. Я проклинал себя за это, но ничего не мог с собой поделать. Забыть о королеве, хоть на мгновение представить, что она никогда не будет моей, было выше моих сил. С тех пор радость навсегда оставила меня, я знал лишь два вида страдания: когда её не было рядом, мою душу мучил холод пустоты, а когда видел её, душа сгорала в огне от мысли о её недоступности. Всё это, конечно, было очень неправильно, но неужели есть на свете человек, который может приказать своей душе, чтобы она не болела? Можно ли остановить боль движением мысли, пусть даже и самой праведной мысли?

— Дорогой Ланселот, вы наконец произнесли то слово, которым называется ваше отношение к королеве. Это страсть. Болезнь души, которая перешла уже в неизлечимую фазу. Когда ваша страсть ещё только зарождалась, её не так уж сложно было задавить — движением праведной мысли, молитвой, обращённой к Богу, да и просто более чутко прислушавшись к голосу своей совести. Если бы вы тогда осознали, что стоите на краю пропасти, если бы от всей души взмолились: «Господи, я не хочу этого!» — страсть не завладела бы вами с той страшной силой, о которой вы говорите.