Кирстен Уайт - Моя душа темнеет

Мехмед в отчаянии вскинул руки.

– Я знаю, что я не готов дать отпор Хуньяди! Это никогда не входило в мои планы. Мне нужен мой отец!

В конце фразы его голос сорвался, и Лада с болью поняла, что он был брошен на растерзание волкам точно так же, как были брошены она и Раду. Его отец оставил его, принес его в жертву так же уверенно, как это сделал их отец. Если их не проглотит эта война, то проглотят люди вроде Халил-паши.

Лада вздохнула. Она сидела рядом с Мехмедом, откинувшись назад и любуясь великолепием резной геометрии потолка.

– Твой отец говорит, что ты султан.

Мехмед раздраженно щелкнул языком.

– Да, в этом-то и проблема.

– Это и есть решение. Если ты султан, он должен подчиняться твоим приказам. Прикажи ему прийти и возглавить твою армию. А если ты не султан, пусть приходит и сам командует своей армией.

Улыбка расплылась по лицу Мехмеда.

– Лада! По-моему, я тебя люблю.

Она припечатала его плечо кулаком, и он сгорбился, бросив на нее оскорбленный взгляд.

– Как ты осмеливаешься меня бить!

– Очень даже осмеливаюсь. А теперь иди, пиши свое послание. Крестовый поход не ждет, и вам обоим тоже ждать не следует.

Мехмед пошел готовить свои письменные принадлежности, а Раду остановился посреди комнаты, заламывая руки.

– А что насчет нашего отца? Что нам сказать?

– Мы не будем ничего говорить. Не будем ничего делать. Ты же не станешь будить спящего медведя, чтобы спросить у него, чем он займется, когда ты его разбудишь.

– Думаю, у меня есть идея. Как сделать так, чтобы мы остались в безопасности.

Лада пренебрежительно усмехнулась.

– За нашу безопасность отвечаю я. Помнишь, что я сказала тебе в конюшне, когда над тобой издевался Мирча?

Наконец на озабоченном лице Раду проступила улыбка. Она осветила его лицо, сделав его таким прекрасным, что оно вполне могло бы посоперничать с потолком.

– Ты никому не позволишь меня убить.

– Эта честь принадлежит мне и только мне.

Раду расслабился и плюхнулся на подушку, широко раскинув руки. Во многих вопросах он оставался таким ребенком! Ладе хотелось, чтобы так оно и было.

Или чтобы он уже избавился от этого навсегда.

Она не могла решить, что выбрать, и это терзало ее.

Только когда Раду отвернулся и больше на нее не смотрел, Лада перестала улыбаться и задумчиво нахмурилась. Ей нужно обезопасить их от ярости Мурада. Она должна повернуть правление Мехмеда им на пользу, но пока не знала, как.

– Куда идешь? – спросил Раду, хотя знал ответ.

Лада как раз натягивала сапоги. Под юбки она надела шаровары, из-за чего юбки сидели на ней ужасно, и произнесла, как отговорку, придуманную задним числом.

– Тренироваться.

– Несмотря на то что все янычары ушли на войну?

– Несколько человек осталось.

Раду нахмурился.

– Ты так сдружилась с янычарами. Я тебя почти не вижу. – Он постарался убрать из голоса мольбу, но ему было одиноко. Мехмед был постоянно занят, и Раду боялся снова стать помехой, как тогда, когда росли Лада и Богдан. Стоило Мехмеду позвать его, Раду появлялся без вопросов и без промедления. Но если Мехмед подолгу не вспоминал о нем, Раду сникал, безразличный ко всему.

Лада не ответила, и Раду не упустил возможности ее подколоть.

– Ты помнишь тот раз, когда мы сюда приехали?

– Конечно, помню. Прошло всего несколько недель. Ты что, глупый?

– Нет, я имею в виду первый раз, когда мы приехали сюда. С отцом.

Лада затихла. Они никогда не говорили о своем отце, ни друг с другом, ни с другими. Напряжение, которое ощущал и Раду, отразилось на лице Лады, как будто одно упоминание о нем могло кому-нибудь напомнить о том, что его договор с османами разорван ценой жизни Лады и Раду.

– Ты тогда все время на меня сердилась.

– Я всегда на тебя сержусь, Раду. Скажи, что ты имеешь в виду.

– Ты сердилась на меня за то, что я подружился с врагом. Ездил верхом с янычарами, разговаривал с ними. Мне просто кажется… забавным то, что теперь они – твои любимые компаньоны.

По лицу Лады пронесся целый шквал эмоций. Раду показалось, что он заметил в нем и чувство вины, хотя последовавший за ним гнев был куда привычнее. Наконец, она насмешливо выпалила:

– Я не обязана отвечать тебе . Иди, пресмыкайся перед их богом. У меня, по крайней мере, в руках сабля.

Дверь громко захлопнулась, обозначив ее уход. Раду вздохнул и потер лоб, не понимая, чего он хотел достичь, подколов сестру. Чтобы она прекратила тренироваться с янычарами? Или чтобы она признала, что начинает считать это место домом? Потому что если она это признает, то и он, наконец, получит право это сделать.

Его охватило острое чувство несправедливости – что она могла ненавидеть их и наслаждаться их обществом одновременно. Если кто-то и заслуживал дружить с янычарами, так это он. Он так больше и не встретил Лазаря и часто думал о том, как сложилась его судьба. Ему хотелось, чтобы он был рядом, шутил и помог Раду найти место, где он мог бы пригодиться, как тогда в конюшнях.

Его душа шипела и брызгала, как свеча со догорающим фитилем, и Раду отправился на поиски муллы Гюрани. Наставник находился в своих покоях и был поглощен учебой. Он оценивающе оглядел Раду и произнес:

– Давай пройдемся.

Лада любила повторять, насколько скучен мулла Гюрани, утверждая, что он – внебрачный сын пастуха, который слишком сильно влюбился в овцу. Она зубрила его уроки по ночам с такой поглощающей монотонностью, что Раду умолял ее прекратить, боясь, что ее версия заменит то, что выучил он.

Рядом с муллой Гюрани Раду всегда было уютно, от его аскетизма веяло надежностью и спокойствием. Они остановились у фонтана, и Раду выболтал все, в чем не мог признаться Ладе. Он был близок к тому, чтобы рассказать ей и даже подумал, что если он представит это как тайный план ради спасения их жизней, она согласится. Но он, как обычно, был один наедине со своими мыслями.

– Я хочу обратиться в ислам.

Мулла Гюрани невозмутимо кивнул, как будто Раду говорил о погоде.

– Никто не должен узнать. Я имею в виду – это возможно? Как будто это свершится только между мною и Богом?

– Настоящее обращение всегда происходит только между человеком и Богом.

Раду облегченно провел ладонью по лбу. Он боялся, что, если Лада узнает, что он сделал это достоянием общественности, это уничтожит их и без того хрупкий союз. Какой бы она ни была, Лада – это его семья, его детство, его прошлое. Им нужно держаться друг друга.

Мимо прошел мужчина, в официальной, но незнакомой одежде. Он был худым, с ярко выраженным животиком, как будто его сердцевина была луковицей, проросшей тонкими ветвями. На его лице не было волос, и оно было не гладко выбритым, а именно безволосым. Мулла Гюрани склонил голову, и мужчины обменялись приветствиями. Безволосый мужчина посмотрел на Раду, как будто ожидая, что его ему представят.