Кирстен Уайт - Моя душа темнеет

Мехмед торжественно кивнул.

– Не беспокойся об отце. Пока я на троне, вы под моей защитой. Я позабочусь о том, чтобы вас никто не тронул.

Раду с облегчением закрыл глаза. Наконец-то он был кому-то дорог настолько, что тот стремился его защитить. Кто-то, обладавший для этого необходимой властью. Это было утешение совсем другого толка, чем обещание Лады, что если его кто-то и убьет, то только она сама. Отведя взгляд в сторону и стараясь скрыть волнение, а также слезы, скопившиеся в уголках глаз, Раду кивнул.

– Но… может быть, ты сделаешь так, чтобы наш отец не узнал, что мы в безопасности.

Брови Мехмеда вопросительно поднялись.

– Он не заслуживает того, чтобы его успокаивали. Пусть считает, что он нас убил. Пусть отравится чувством вины, если он вообще способен его испытывать.

– Хорошо. Хотя я рад слабости твоего отца. Если бы не его слабость, я был бы лишен твоей дружбы. И дружбы Лады.

Раду лучезарно улыбнулся.

– Я тоже рад.

Он не успел заметить, как серьезное выражение лица Мехмеда сменилось озорным, прежде чем лодыжка Мехмеда зацепилась за лодыжку Раду, и Мехмед сунул голову под воду.

Раду закашлялся и встал на ноги, а Мехмед, громко смеясь, отошел от него по воде. Раду погнался за Мехмедом, и в это мгновение пар, такой густой, что казался живым, расступился, явив его взору мужчину, незамеченным сидящего в углу ванной.

Мужчина наблюдал за ними.

Пар снова закрыл его, но Раду успел разглядеть его лицо. Халил-паша. Смех Мехмеда продолжал звенеть в купальне, и его эхо отскакивало от стены к потолку и обратно, звуча как набат.

– И Хуньяди бежал, – сказала Лада, скакавшая верхом рядом с Николае. – Как заяц от ястреба.

Она задумчиво покачала головой.

– Венгерский король погиб, и теперь всюду хаос. Наверное, у Хуньяди есть все шансы занять престол.

– Думаешь, он хочет править Венгрией?

Лада фыркнула.

– Нет, он хочет защитить Европу просто из любви к ней и во имя Христа. Конечно, он хочет править. – Она откинулась в седле и прищурилась от солнца. Как здорово, что янычары вернулись! Без них она едва не сошла с ума от безделья. Однако она не знала, на какой исход надеяться. Желать победы османам? Или Хуньяди и ненавистному Мирче?

Теперь это не имело значения, поскольку все уже было решено. В связи с гибелью нескольких ключевых персон Ильяш возглавил более крупную армию, в которую входили войска янычар, сопровождавшие Мехмеда из Амасьи. В имперских войсках насчитывалось несколько тысяч янычар, и всего несколько сотен воинов, расквартированных с Мехмедом в Амасье. Ильяшу повезло с этим продвижением по службе, но Лада знала, что он предназначен для более великих задач.

– Хотелось бы мне там быть, – сказала Лада.

Николае мрачно рассмеялся.

– А мне бы не хотелось. Но если бы ты там была, маленький дракон, то на чьей стороне бы боролась?

– На моей собственной.

– А что это за сторона?

Их отец убил Ладу и Раду дважды: первый раз – оставив их здесь, и второй раз – нарушив договор, защищавший их жизни. Она не стала бы за него бороться. И уж точно не выступила бы на стороне Мирчи, презренного червя. А Хуньяди убила бы сразу, как только он попался бы ей на глаза.

Нет. Она покрутила головой, надеясь размять затекшую шею. Хуньяди не виноват, что ее отец сделал Валахию такой слабой, что Хуньяди нашел там точку опоры и вынудил ее отца повернуться к султану.

Тогда на стороне Мехмеда? Он был ее союзником в мире, жаждущем ее смерти. Его смех, сияние темных глаз, его пальцы, дергающие ее за волосы. Он был ее другом.

А еще он был правителем страны, державшей ее в плену.

Наконец, ее задумчивые черные глаза взглянули на Николае:

– На моей стороне.

Она привязала свою лошадь, пока янычары – люди Ильяша и несколько других отрядов – дрессировали своих коней, отрабатывая боевое построение. Ладу никогда не приглашали поучаствовать в таких тренировках, поскольку ее участие не приносило пользы. В тренировках с оружием и в вольном бою отрабатывались личные навыки, но когда сотни мужчин двигались и сражались как один, это было действом, в котором для нее не оставалось места. Она присела на корни дерева в тени на опушке леса, глядя в сторону от войск.

– …кажется достаточно справедливым, – сказал проходящий мимо мужчина.

– Мне он нравится больше, чем наш последний командир. Он был болгарин. Не выношу болгар.

– Я болгарин, ты, грубиян.

– И тебя я не выношу.

Они рассмеялись, и первый снова заговорил:

– Они что, действительно оставят на троне щенка?

Лада попробовала рассмотреть лица мужчин, но дерево закрывало обзор. Ее первым желанием было встать и защитить Мехмеда. Но что она скажет? Что Мехмед – ее друг? Вряд ли они приняли бы это в качестве доказательства его лидерских качеств.

– Насколько я слышал, да. Мурад вернулся на покой.

– Всего ничего на троне, а мы уже успели повоевать с крестоносцами. Сколько еще кампаний мы должны выиграть, чтобы его защитить?

– Они платят нам недостаточно для того, чтобы мы защищали этого щенка.

– Они платят нам безбожно мало. На прошлой неделе Исмаэль открыто говорил о восстании с личными стражниками султана.

– Что они говорят?

– Ничего не говорят. А еще они не позволяют говорить другим. Если нам удастся заполучить на нашу сторону нескольких официальных лиц повыше рангом, мы сможем…

Они отошли в сторону, и окончания фразы Лада не расслышала. Их жалобы стали уже привычным делом, хотя масштаб недовольства оказался куда больше, чем она думала. Янычары были привилегированным классом, образованным и получающим жалованье, но они оставались рабами. Ей было интересно, сколько реальной силы скрывалось за их словами, а сколько – пустого нытья.

Позже к ней присоединился Николае. Завершив все свои дела, они ехали верхом позади войск. Он перевел лошадь на медленный шаг, увеличив расстояние между ними и остальной частью войска.

Когда он заговорил, то в его голосе не было обычного шутливого тона.

– Я здесь с тех пор, как мне исполнилось семь. Меня тренировали вместе с другими моими братьями, представителями многих наций, находящихся под гнетом османов. Мы боролись, истекали кровью, погибали за страну, которая не является нашей, и слушались приказов на языке, на котором наши матери никогда с нами не говорили. Нас обучали религии, которая позволяет делать из нас рабов лишь потому, что мы не родились с нею. – Он замолчал. Копыта лошадей отбивали нестройный ритм. – И все же здесь мне живется лучше, чем жилось бы на родине. Я обучен и натренирован лучше, чем любой, с кем мне придется сразиться. Я сыт и хорошо одет, и мне есть куда развиваться. Пока меня не разобьют у стен города, который должен был быть моим союзником, или пока я не погибну от сабли кузена, которого я никогда не знал. Мы – самая ценная сила в этой империи, и мы существуем здесь, потому что мы на самом деле не часть империи. Почти каждый день я думаю о том, что обязан жизнью османам. На поле в Варне я осознал, что не хочу отдать за них жизнь. Но глубоко в своем сердце я знаю, что я солдат, и я не хочу заниматься ничем другим. – Он покачал головой, тяжело вздохнул и поднял руки вверх, ладонями кверху. – Хотел бы я быть таким уверенным, как ты, Лада, и знать, где моя сторона.