Яна Лехчина - Год Змея

***

— Что твоя жена, Хозяин горы?

Хиллсиэ Ино не нуждалась в ответе. Сама ведь напророчила. Она сидела на длинном, застланном полотном сундуке — прямая и важная, в рогатой кичке. Убранная самоцветами и облачённая в свои лучшие одежды: лён и бархат, расшитые цветами мака и левкоя. На пол стекал длинный пояс. Летели узоры: корабли и косматые ветры.

Сармат сощурился, будто ему стало больно смотреть на блестящую, торжественную вёльху. Словно невеста на второй день свадьбы.

— Жена моя мёртвая, — пожал плечами. — Как и её город.

Ещё одна история готова. Хиллсиэ Ино прикрыла веки и удовлетворённо заурчала. Но правое веко не закрывалось до конца, и на Сармата стеклянно посмотрел второй, совершенно чёрный глаз. Полоснул из-под редких ресниц.

— Ну да что мы о ней, бабушка, — Сармат пристукнул об пол носком сапога. Он уже был полностью одет — золото, медь, киноварь. Зажимы на косах, дорогая рубаха и узорный кушак, обвивающий стан. — Эта ночь была длинной. Расскажи, что ты видела.

— О, — дряблое лицо дрогнуло — одновременно сочувственно и насмешливо. Ведьма обнажила нехорошие зубы. — Что видела, то тебе не понравится, Хозяин горы.

В голосе — не ехидство и не грусть, нечто между. Пальцы Сармата пробежали по подпаленной рыжей брови — попытался отвлечься, пусто глядя вперёд.

— Говори.

Вёльха по-хозяйски разложила руки на сундуке. Она сидела, будто княгиня на престоле, и смотрела на Сармата снизу вверх. В этот день Хиллсиэ Ино знала больше, чем кто-либо, больше, чем она сама в любой другой день в году. Хозяин горы казался ей неразумным, бедным дитём — скоро ты оставишь свои богатства. И забудешь про своих женщин — такое придёт время.

Хиллсиэ Ино по-кошачьи склонила голову вбок.

— Твой брат жив, Хозяин горы.

— Ещё бы, — фыркнул Сармат, не выдержав. Отпустил бровь и расправил плечи. — Мой брат — огромная глыба камня. Что ему сделается?

Вёльха мягко улыбнулась. Глупое, взбалмошное дитя. То жестокое, то ласковое — разве Ярхо-предателя можно считать живым?

— Я говорю о другом брате.

О том, кто хотел взять с Хозяина горы виру — не самоцветами, не жёнами, а его буйной головой.

Сармат понял. Всё понял, и оттого покачнулся, оттянув пальцами ворот рубахи. К лицу прилил жар.

— Врёшь, ведьма, — процедил сквозь зубы. Его язык скользнул в ямку, оставшуюся на месте выбитого клыка. Недоверие в глазах Сармата сменилось злобой — а потом его зрачки затуманил ужас.

Хиллсиэ Ино рассмеялась. Конечно, она не лгала, и Хозяин горы это знал.

— Твой брат идёт с севера, — продолжала невозмутимо. Её пальцы заскользили по полотну на сундуке. — И он несёт на своих плечах войну.

Сармат почувствовал, что ему не хватает воздуха. Зрение рассеялось. Свечи разгорелись, и их пламя взметнулось, образуя огненное кольцо; оно сжималось вокруг Сармата, будто удавка. Стало чудовищно душно — воздух загустел и больше не тёк в горло. Наружу выплеснулся хрип.

Больше не хотелось ни шутить, ни лукавить. Сармат развернулся и, вне себя от злобы, вышиб дверь плечом — та, жалобно треснув, чудом не слетела с петель. Он вышел от вёльхи, не прощаясь, и Хиллсиэ Ино ещё долго смотрела ему вслед. А потом протянула морщинистую руку и запустила прялку на новый круг.

…Сармат не шагал по коридорам Матерь-горы — летел, не чуя под собой ног. Малахитовые ходы сменялись сапфировыми, а турмалин вытеснял лиловые подтёки аметиста.

— Ярхо! — рявкнул Сармат, и его голос разнёсся эхом. По углам заклокотало: Ярхо, Ярхо…

Обожжённые пальцы вцепились в бугристые стены — рубин, алмаз, вкрапления орлеца… Лишь бы удержаться и не упасть. Голова пульсировала и шла кругом. Кожа наливалась лихорадочной краснотой.

— Ярхо! — Его била крупная дрожь. Зуб не попадал на зуб, а сердце сводило болью. Пестрели чертоги — кварцевые, нефритовые и агатовые, но Сармата впервые не трогала их чарующая красота. Было всё равно, встретится ли ему кто-нибудь — сувар, марла или одна из жён. Дороже выйдет: попадут под горячую руку. — Ярхо!

Он нашёл брата в топазовой палате. Её пол усыпали богатства — барханы монет, выливающиеся из разинутых ларчиков. Холмы колец и кубков, грозди драгоценных камней, браслетов и брошей — не обращая внимания, Сармат шёл, и сокровища хрустели под его сапогами. Словно песок на морском берегу.

Если бы Ярхо мог, то удивился бы, когда Сармат оказался рядом с ним — гневный, до смерти напуганный, красный лицом. Он перемахнул через ряд сундуков и вцепился в его каменные плечи — с такой силой, что обломил несколько ногтей. Сармат смотрел снизу вверх, и в его глазах отражалось отчаяние.

— Ярхо, — сказал он хрипло, облизывая пересохшие губы. И напрягся, как если бы слова оцарапали ему гортань и вышли не звуком, а булатной сталью: — Хьялма жив.

Ж-жив, — прошуршало эхо.

На каменном лице не дёрнулся ни один мускул. Но Сармат почувствовал: что-то изменилось. Где-то глубоко, в сплетении затвердевших сосудов, за гранитными белками глаз. Что-то в Ярхо оборвалось, и это был не страх — Ярхо никогда, даже в теле смертного, не боялся Хьялмы. Он не боялся войны или мести, только… Сармат не мог разобрать, что это. Тоска? Усталость?

— Ведьма рассказала, — слова хлынули изо рта Сармата. — Рассказала, что он идёт. Он идёт с севера. — Пальцы ещё сильнее сжали плечи брата. — Ублюдок. Столько лет, а никак не сдохнет.

Если бы Ярхо мог, то вздохнул бы. А Сармат продолжал говорить — речь шла потоком:

— Наверное, айхи раздобыли ему драконью кожу, — и скривился. — Гнусная, гнусная тварь, где он прятался? Ярхо!

Он приблизился к лицу брата и горячо дыхнул в подбородок.

— Я вырежу его гнилые лёгкие и брошу наземь. Им там самое место. — Дыхание сбилось. — Ярхо, Ярхо, мы же выстоим, верно? — Он оттолкнулся от тела брата. Сплюнул и нетвёрдо покачнулся на узкой тропинке между сокровищ. — Пусть Хьялма приходит. Пусть приходит, пусть: мне тоже есть, за что мстить.

Сармат медленно обернулся, указывая на топазовые стены чертога. Мать. Ярхо не ответил, только прикрыл глаза — медленно, с едва уловимым скрежетом. А Сармат закричал — громко, отчаянно, выпуская боль и ярость. Он поворачивался вокруг своей оси, сгибался напополам — звук летел, летел, раздавался по ходам и палатам. Дробился и множился, вырастая в страшный боевой клич. Ярхо слушал, не выдавая никаких чувств, а Сармат, оборвав голос, зло пнул одну из груд собственных богатств. Отшвырнул сапогом венец, напоминавший княжий; золотой, широкий, с крупным лалом — красный, красный, красный, цвет крови и закатов, поднимавшихся над полем битвы… Помнишь ли, Сармат, как сходились рати и как ломались копья, как умирали твои друзья и жёны, как хоронили твоих братьев — одного за другим?