Яна Лехчина - Год Змея

Мёртвый правитель и древнее кровавое божество — кто из нас выиграл, Хьялма? Кому приносят жертвы тукеры и ирменки? Кому княжьи люди отдают своих девиц? Славно, что ты умер: и Сармату есть, за что мстить. Обезображенная мать. Позор. Заточение.

— Разве это не правда? — Сармат, развернувшись на пятках, склонил голову и улыбнулся. Ярхо промолчал — но пройдёт ещё двадцать лет, и под их натиском падёт даже ослепительный Гурат-град.

Нет в мире силы, способной встать наперекор.

========== Зов крови IV ==========

Хиллсиэ Ино, вёльха-прядильщица, была стара. Её волосы поседели, зубы раскрошились, а губы истончились до плёнки. Триста зим жила Хиллсиэ Ино. Тридцать лет пряла судьбу Хозяину горы и всем, кто его окружал. В её комнате, вырубленной из камня, жужжало веретено, а жёлтое пламя свеч изгибалось под шелест колдовских слов. В сморщенных пальцах Хиллсиэ Ино клубились нити жизней — приходило время, и ведьма обрезала их ритуальным ножом. Прядильщица не дарила гибель. Лишь предрекала, но кто из людей мог противостоять пророчеству вёльхи? Хиллсиэ Ино жила долго, но ни разу не видела, чтобы кто-то оказался сильнее судьбы.

В минувшее полнолуние к ней снова пришёл Хозяин горы. Красивый, лукавый, улыбчивый, весь в жёлтом и алом — будто в крови и золоте. Нарядные одежды, стягивающие стройный стан, рыжие волосы в семи косах. Заходя в комнату вёльхи, Хозяин горы пригнулся — слишком низкой была дверь. Потом расправил плечи и шагнул к ведьме за прялкой. Улыбнувшись, опустился на колени и поцеловал дряблую руку.

— Здравствуй, бабушка.

Вёльха прикрыла чёрный глаз. Второй, жёлтый, будто затянуло поволокой. Хозяин горы был старше, чем все те, кто обучал Хиллсиэ Ино колдовству, но годы обходили его стороной, а вёльха расплывалась и покрывалась морщинами.

— Что ты мне скажешь?

Он приходил каждое полнолуние — за пророчествами. Хозяин горы ценил Хиллсиэ Ино. Целовал руки, дарил вещи: кичку с подвесками из бисера и лунные камни, которые ведьма вставляла в растянутые мочки ушей. В её комнату не смели заходить каменные слуги — ни марлы, ни сувары, ни воины Ярхо-предателя. Потому что нет ведьм могущественнее, чем вёльхи-прядильщицы. Они не гадали на костях, не собирали травы и не варили зелья. Даже не крали младенцев, чтобы найти себе преемника. Сестра ветров, богиня-плакальщица, сама выбирала, кому доверить нити — дар своей бабки Сирпы, богини злой зимы.

Хиллсиэ Ино усмехнулась гнилым ртом и протянула крючковатый ноготь к виску мужчины.

— Ала хе ярат, Хозяин горы.

Будущее невесомо и мутно, как пряжа. Даже вёльхе оно открывалось не раньше, чем позволяла суровая Сирпа, заметающая пути. Всему свой черёд — и тогда полная луна обещала Хозяину горы удачу. Девушка, которую он хотел сделать своей женой в месяц Руки огня, не замышляла ничего дурного.

Страх Хозяина горы — вот почему Хиллсиэ Ино была здесь. Появился ли кто-нибудь, равный ему по силе? Близко ли человек, желающий его смерти? Может, это его жёны и пленные придумали, как извести дракона до летнего солнцеворота? Или же Ярхо-предатель? Хозяин горы не полагался на вёльху безоговорочно и в самый длинный день всё равно убивал и жён, и рабов. Но в течение года Хиллсиэ Ино была ему голосом судьбы.

И в минувшее полнолуние он ушёл довольным. Вёльха знала, что каменные девы марлы двинулись готовить Хозяину горы невесту, а карлики сувары, которых принимали за низкорослых жителей подземелий, поспешили накрывать столы и стелить постель.

Сейчас, когда прошло полнолуние и близилось равноденствие, Хиллсиэ Ино сидела на своей скамье, устланной белым покрывалом. Из бездонного, с тяжёлой оковкой сундука она доставала полотна, которые некогда сплела из нитей чужих судеб. Всё это стало прошлым. Каждое полотно было историей одной из жён Хозяина горы.

Вот Магарил, кочевница из ирменков. На полотне застыли кибитки её народа — впряжённые мулы, округлые крыши, скрипящие колёса. Застыли её многослойные голубоватые юбки, верхняя из которых была расшита красным бисером. Каштановые косы, серые глаза и украшенная лентами кожаная жилетка поверх такой же голубоватой рубахи. Хозяин горы сам унёс Магарил, и девушка оказалась красавицей. Звонкоголосая и лёгкая, как серна. За год она полюбила Хозяина горы и от ревности едва не задушила других его жён. Хозяин горы тепло смеялся, обнимал Магарил за плечи и целовал в ухо, но забыл сразу же, как её история закончилась.

Вот Василика, и о ней помнили дольше. Дочь искусного камнереза из богатой деревни: в её густых чёрных косах струились золотые и зелёные тесьмы. Изгибались угольные дуги бровей. Хозяин горы восхитился цветом глаз Василики и подарил платье из ткани, напоминающей подтёки малахита, — дар, достойный родовитой княгини. Но Василика плохо отплатила Хозяину горы. Она была единственной, кому удалось бежать.

Хиллсиэ Ино любовно разгладила её полотно. К вечеру девушке повезло добраться до деревни, правда, не своей, — ближайшей. Она рыдала и стучалась в двери домов, невообразимо прекрасная, в золотом венце и малахите, стекающим тканью, хотя к тому времени подол уже истрепался. Василика била в двери, звенели её тяжёлые браслеты, а глубинно-зелёные глаза опухли от слёз. Её, конечно, впустили.

Но наутро приехал Ярхо-предатель.

Хозяин горы дорожил своими сокровищами. Каждым драгоценным камнем, каждым блюдом. И тем более — женой, даже если та не жила дольше летнего солнцеворота. Это его вещь, красивая и пробуждающая любопытство. Она не смеет ускользнуть.

Начинался июнь, и Василика страшно кричала. Падала в ноги деревенского головы, чтобы тот не отдавал её Ярхо-предателю, но что он мог сделать? Разве что навлечь на себя беду.

— Забирай её, Ярхо, — сказал голова, толкая Василику в спину. — Мы не знаем её. Она пришла сама.

Жители окрестных деревень понимали, как нужно себя вести. Ярхо-предатель спешился, не меняясь в лице, — его каменные люди остались на конях, вытесанных из породы. Он намотал чёрные косы на кулак, и вздёрнутая с колен Василика лишь грудно взвыла. Хиллсиэ Ино впряла в её полотно самые яркие нити — вишнёво-алые, словно кровь. Хозяин горы не вынес мысли, что кто-то его обхитрил, и повелел Ярхо найти девушку. Он бы отправил брата даже за пропавшей монетой, за кусочком слюды, но больше не желал прикасаться к жене, решившей убежать из драконьей сокровищницы.

Не одна Василика не дожила и до летнего солнцеворота. Гоё, дочь тукерского хана, боготворила Хозяина горы, как и все из Пустоши. Она едва ли не целовала носки его сапог — а тукерская знать неохотно сгибала спину. Гоё была изящно сложенной, песчано-жёлтой, с удивительными раскосыми глазами, мерцающими, будто два гагата. Но девушка привыкла к вольной жизни в степи, и Матерь-гора стала для неё тюрьмой. Она недолго протянула в чудовищной толщине недр, без ветра и солнца: удавилась на собственных одеждах.