Яна Лехчина - Год Змея

— Что ты делаешь, ублюдок?!

Лутый вопил ему в ухо, а Скали, блаженно вытянувшись, смотрел наверх — ему не мешал даже давящий на лицо локоть. Теперь небо было не белым, а голубым с барашками облаков, и над перевалом летали птицы. Музыка в голове затихла, голоса зашелестели громче, но радоваться пришлось недолго: подбежали люди. Они кричали и скрипели подошвами, и чья-то рука вцепилась Скали в волосы. Кто-то выволок его из-под Лутого — кажется, Оркки Лис — и грубо толкнул под ноги выросшего у повозки Тойву. Скали, не удержавшись, рухнул носом в снег.

Тойву стоял — огромный, как гора, перекошенный от гнева. Рыжие волосы, освещённые утренним солнцем, напоминали жидкий огонь, выплёскивающийся из жерла вулкана. Скали скорчился у его сапог, будто хотел стать меньше и будто это могло его спасти. Где-то над чужой невестой кудахтала старуха-рабыня, где-то Скали задавали сотни вопросов, но он не разбирал ни слова. Только гнул шею, запускал в рыхлый снег пальцы с чёрными ногтями и плакал.

— Убивайте, — повторял он, и слёзы катились по щекам. — Убивайте, мне уже всё равно.

Тойву тоже оттянул его волосы и заставил взглянуть себе в глаза — но Скали и тогда не сказал ничего внятного, только кусал налипшую на губы тёмную корку.

— Похоже, Недремлющий перевал забрал его рассудок, — процедил Оркки Лис.

Прежде чем Тойву оттолкнул Скали — так, что мужчина завалился набок, — тот увидел Совьон за его плечом. «Забавно бы вышло, — думал он, когда снег набивался в рот. — Она так рьяно следила за чужой невестой. Так рьяно следила, но когда она была с предводителем, я почти перерезал её подопечной горло».

Тойву достал топор, и от лезвия отразился белый солнечный луч.

…Совьон долго стояла, не шевелясь. Только шумно вдыхала холодный воздух — трепетали ноздри.

— Подожди, — сказала она Тойву. Тот уже замахнулся, желая перерубить безумцу шею, но замер, и древко топора застыло в его ладонях. Совьон же шагнула к Рацлаве, плачущей, суетливо трогавшей место пореза, — и стиснула её горло правой рукой.

Прежде чем женщину успели бы оттащить ошарашенные воины из каравана, она зашипела:

— Весь отряд положить вздумала, дрянь?

И разжала пальцы.

Рацлава упала в снег, словно подкошенная, и распахнула посиневшие от мороза губы — как выброшенная на берег рыба. К ней метнулась Хавтора, но Совьон, небрежно преградив рабыне путь, наклонилась и сорвала с шеи кожаный шнурок. Намотала на кулак, подняла к лицу: свирель царапнула запястье. Рацлава схватилась за горящую шею и закричала от отчаяния.

— Отдай!

— Ткать ты из своего жениха будешь, — проскрежетала Совьон, — не из нас.

— Отдай! — Она будто ослепла ещё сильнее и пусто шарила по земле изуродованными руками. Слёзы залили лицо. — Пожалуйста.

— Совьон, — рявкнул Тойву: он до сих пор не опускал топор. Его люди молчали — все, обветренные, насупленные, грозные. Даже Оркки Лис, даже Лутый, едва поднявшийся с колен и моргающий остекленевшим глазом. Оцепенели Та Ёхо, Безмолвный и Корноухий, прыгнувшие к Совьон, чтобы оттолкнуть её от драконьей невесты. Подобрав шерстяные юбки, притихла Хавтора. Лишь Скали, похныкивая, возился под ногами, и причитала Рацлава, сорвавшаяся на визг. Отдай, отдай, отдай.

— Убей его, если считаешь нужным, — воительница отвернулась от Рацлавы и указала на Скали подбородком. — Но на его месте мог оказаться любой.

Её взгляд пылал — впервые за всё время, а голос дрожал от злобы и досады. Ворон, лохматый, встопорщенный, глухо каркал, кружа над повозками.

По задеревеневшему лицу Тойву было непонятно, чью шею он бы перерубил с бо́льшим удовольствием.

— О чём она говорит, Тойву? — рот Оркки Лиса исказился, но предводитель не ответил. Он не собирался рассказывать всему каравану то, что Совьон узнала о драконьей невесте. — Что за «ткать»?

— Много вопросов, — сплюнув под сапоги, Тойву убрал топор. Он понимал, что снесённая с плеч голова одного их соратника — худшее, что воины могли увидеть перед дорогой, даже если эта голова была безрассудная и больная. — Вымеска свяжите и положите на одного из коней, пусть проветрится. Если дёрнется, прирежьте. Если заговорит, дайте знать.

Скали подхватили под локти — он не сопротивлялся, только мычал и плакал, но уже от облегчения: понял, что его пощадили. Тойву сощурил глаза.

— Совьон, разломай к тварям небесным эту свирель. — Рацлава завопила так, что её голос стал тоньше птичьего крика. Едва поднявшись на ноги, она оступилась и снова упала, забившись, как безумная. — У Восточного креста купим ей другую, чтобы играла своему мужу.

Не замечая истошных рыданий, Тойву велел Та Ёхо и Лутому затолкать драконью невесту в повозку и гаркнул, что пора отправляться в путь.

…Тогда Рацлаве казалось, что просто не может быть дня страшнее.

========== Каменная орда II ==========

Постель ещё хранила чужое тепло.

Малика Горбовна думала, что выдержит прикосновения Сармата и не выпустит ярость раньше срока. Но разгоралась ночь, а дыхание над её ухом было таким жарким и рваным, клокочущим, будто смех. Движения в ней — торопливые, властные, и нет, нет, это оказалось выше её сил. Малика взбрыкнулась под телом мужчины, лязгнула зубами — в полумраке она не поняла, во что вцепилась, в подбородок ли, в плечо. Во рту стало липко и солоно. Она даже пыталась задушить Сармата — руками, подушкой, покрывалом, царапалась, выла, но, конечно, ничего у неё не вышло. А ему, утирающему кровь, было легко и смешно. И он хватал её за волосы, как ловил бы за гриву норовистую кобылицу, и пальцы, оставляющие следы на шее, словно бы держали псицу за холку.

— Что же ты, Малика Горбовна, — по голосу она слышала, что Сармат улыбался. И именно голос — не рука, стиснувшая горло, — заставил княжну притихнуть, обнажив дёсны в оскале. — Я не хочу причинять тебе боль.

Наутро Малика, поднявшись с постели, слепо налетела на маленький столик. Одна из чаш перевернулась, расплескивая недопитое вино, вторая покатилась и упала на пол, но девушка не слышала звона. Неуклюже рухнула ваза с хрупкими каменными цветами — рассыпались тонкие лепестки из бычьего глаза и яшмы. Малику шатало и мутило. Она с трудом держалась на ногах, и мимо проплывали стены небольшого бронзово-ониксового чертога. Княжна не могла знать, что марлы так и не довели её до главных залов Матерь-горы.

Сперва зеркальная гладь показалась ей тёмной, и собственное лицо походило на лицо повешенной, качающейся в тумане. Запутанная копна волос, шея в синяках и следах от поцелуев. Выглядывающий кусочек смятой исподней рубахи, которую Малика натянула негнущимися пальцами. Лопнувшие сосуды у чёрного ободка глаз. Княжна медленно приблизилась к зеркалу, упираясь в столешницу под ним.