Яна Лехчина - Год Змея

Говорили, позже кто-то не то вздёрнул его на дереве, не то утопил в болоте. Дело прошлое — но, не желая рисковать, Тойву, пусть и не сомневающийся в отваге и силе черногородских воинов, решил вести свой отряд путём, пролегавшим как можно дальше от мест, где зверствовал Шык-бет. Мало того, что те разбойники были лихи и бессердечны — они слыли хитрецами, расставлявшими сотни ловушек.

Зато за лесами на плато покажется Матерь-гора.

…Солнце, прозрачно-жёлтое, поднялось в зенит над дорогой. Та Ёхо не стало лучше: у неё начались жар и бред — на привалах возле айхи суетились женщины, и больше всех — Совьон, но толку выходило немного. Оркки Лис всё мертвел и мертвел с каждым часом, а Лутый впервые не знал, что сказать и как утешить. Тем более, наставник избегал его общества.

Лутый даже хотел поговорить со Скали, но о чём? «Ты оказался прав, и девушка, которую я считал своей приятельницей, бродила под ущербной луной в теле лосихи». Юноша сплюнул на траву и потёр единственный глаз.

Он наблюдал за Совьон у повозки драконьей невесты так долго, что отмечал малейшие изменения. В первый день ноября воительница обернула правое запястье чёрной тряпицей — если бы Лутый знал меньше, то решил бы, что и её поцарапал неведомый зверь. Её ворон летел над лесами, а потом и вовсе исчез и не показывался до вечера. А на ночь караван остановился на шёлковой траве у дряхлых сосен — говорили, за холмом — рукой подать — растекалось глубокое озеро. Лутого снова поставили в дозор, и именно к озеру юноша решил сходить, когда растущая луна разгорелась с полной силой. Но прежде — прежде он сидел у шатра женщин, желая услышать голос Та Ёхо и боясь, что с минуты на минуту сообщат о её смерти.

«Зачем, ну зачем ты увёл Оркки так далеко в прилесок?»

Ему следовало остаться у сторожевых огней, а не спускаться по холму — если Тойву узнает, то Лутому придётся худо. Но он больше не мог выслушивать разговоры других дозорных о звере-душегубе, и потому дышал сладким озёрным воздухом. Ночь пошла на излом, по чёрной глади тёк лунный свет. Спустя четверть часа Лутый рискнул подобраться ещё ближе — бархатные воды колыхалось у самых его ступней: юноша снял сапоги.

За стрекотом сверчков и далёких костров он не сразу понял, что был не один. Ужалила мысль: кто-то пошёл топиться. Либо Скали, либо Оркки Лис — Лутому пришлось ползти вдоль камышей, шелестящих на слабом ветру. Уже приготовившись выскочить из зарослей, Лутый сощурился и рассмотрел лежащую на коряге одежду. И фигуру, стоявшую к нему спиной — вода лизала пояс, — крупную, но не мужскую.

Лутый не чувствовал себя мальчишкой, который подглядывал за обнажённой женщиной. Скорее, он стал нежеланным свидетелем тайного обряда. В лунном свете кожа Совьон казалась белой, как звёздное молоко, а полурасплетённая коса — чернее крыльев ворона. На какой-то безумный миг Лутому привиделось, что спину и руки женщины проела угольная озёрная вода — так его удивили расплывшиеся по телу Совьон пятна. Они были разных форм и размеров, будто смоляные кляксы, и расползались повсюду — по шее, обычно скрытой воротом рубахи, пересекали бок, чернили поясницу и, по-видимому, перебегали на грудь. Когда Совьон потянулась к своему плечу, Лутый заметил и пятно на правом запястье. Более блеклое, чем остальные, — сегодня женщина прятала его за тряпицей.

Всё, на что хватило юношу, — прижав сапоги к животу, тихо убраться прочь.

***

Новое утро не сулило ему ничего хорошего. Лодыжки сдавила свинцовая тяжесть, а в горле было кисло — Оркки Лис думал, что выглядел сейчас не лучше безумца Скали на Недремлющем перевале. Тоже шёл, шатаясь, и сторонился разговоров. Отряд только просыпался, но Оркки повезло, и он отыскал Совьон у одной из дряхлых сосен. Глаза женщины ещё были опухшими ото сна, но смотрела она по-прежнему спокойно и вдумчиво.

Оркки стиснул её локоть пальцами и открыл рот, но вместо слов вырвался лишь сиплый свист.

— Отпусти меня, Лис, — Совьон нахмурилась, и Оркки подчинился. — Что тебе нужно?

Тот рассеянно оглянулся, но к соснам никто не шёл.

— Спаси её, — зашипел. — Я не знаю, кто ты, не знаю, откуда ты пришла, но проси у меня что хочешь и спаси Та Ёхо.

В старых ветвях глухо каркнул ворон.

— А все говорили о твоей рассудительности, Оркки Лис, — Совьон покачала головой. — Та Ёхо — моя подруга, и мне ничего от тебя не нужно. Я не могу её вылечить.

— Почему?

— Не умею. У меня нет таких сил.

— Почему? — упрямо повторил он. — Тойву говорил, ты избавила его от кашля. Рана Та Ёхо не должна стать смертельной.

Совьон вздохнула и приблизилась к его уху.

— Не должна, — согласилась, — но станет.

Оркки Лис отшатнулся, словно она его ударила. А Совьон посмотрела за горизонт, и глаза её были стеклянными.

— Клянусь, я сделала всё, что могла. Но если я и вижу чуть дальше, чем другие, то знаю: мне не суждено помочь Та Ёхо.

Лицо Оркки исказилось. Мужчина покачнулся и упал бы, если бы Совьон не придержала его за плечо.

— Тогда кому суждено? — он взревел от отчаяния — некоторые воины оглянулись. — Жертвы, проклятия, ритуальные песни и подношения — что может спасти её, Совьон?

Женщина уже не отвечала и собралась уходить — но вдруг взглянула на Оркки так, будто впервые его увидела.

— Песни, — сухо повторила она, словно пробуя, как это слово шуршит на языке.

…Пока палатки грузили в телеги, драконья невеста сидела у озера. Её полные белые ноги по щиколотку были в воде — девушка болтала ими, а её рабыня устраивалась рядом на расстеленном шерстяном покрывале. На груди Рацлавы лежали две косицы — несколько волосков запуталось в нефритовых бусах. Её длинные узорные рукава Хавтора уложила на подстилку — чтобы не запачкать сырой землёй. Совьон с неудовольствием заметила, что неподалёку крутился прихвостень Оркки Лиса с приятелями, но останавливаться не стала.

— Здравствуй, — Рацлава вскинула белое лицо, когда услышала её шаги. И попыталась улыбнуться.

Совьон встала сбоку и наклонилась, почти касаясь подбородком её макушки.

— Ответь мне, драконья невеста. Я знаю, что певцы камня умеют не только разрушать, но и строить. Подчиняя волю, и ранить душу, и лечить её. Но способны ли они исцелять тело?

Рацлава отвернулась и пусто взглянула на плещущееся утреннее озеро.

— Моя наставница умела. Её песня могла крошить кость, а могла и срастить её заново.

— Она научила тебя этому?

Рацлава рассмеялась и подняла пальцы в незаживающих порезах — рукав платья соскользнул с покрывала.

— Я всему учусь сама.

Ты не хуже меня знаешь, что я самозванка.

— Та Ёхо умирает, — тихо проговорила Совьон. — Если вылечишь её, я верну тебе свирель насовсем.

Ноздри Рацлавы расширились, как у шакала, почуявшего кровь. Ей хотелось играть, так хотелось — но одновременно её лицо стало растерянным.