Яна Лехчина - Год Змея

— Так спрашивай, — бросил тот, устраиваясь на одной из ступеней. Хортим, предчувствуя неладное, поднял лицо — облака, будто гигантские змеи, оплетали хмурящийся небосвод.

— Что же, — продолжал Фасольд, почёсывая небритые щёки, — у тебя нет семьи? Ни сестёр, ни братьев?

— Братья есть, — сухо ответил Вигге. — Семьи нет.

— Похоже, ты с ними не очень ладишь, — протянул Чуеслав, осушив чарку, которую подали ему соратники. Перед дружинным домом было шумно: кто-то сражался, кто-то смеялся, кто-то шутил… Мелькали рубахи и кулаки, дублёнки и шубы. Кувшины и пузатые корчаги, плывущие на девичьих руках.

Только Вигге говорил неизменно тихо, даже не пытаясь повысить голос:

— С моими братьями мало кто ладит.

— Неужели? — удивился Фасольд. — Настолько они у тебя суровые?

Казалось, что с каждым словом Вигге становился всё серьёзнее.

— Да нет, — проговорил он. — Один мой брат хитрый и жадный, и на его руках столько крови, что он не сумел бы отмыться от неё, даже если бы захотел. Он любит богатства, но больше самых древних сокровищ ценит себя. И он трус, каких поискать.

— Говоришь, что твои братья трусливы? — фыркнул Фасольд. — А сам ты — смелый?

— Другой мой брат не трус, — мрачно произнёс Вигге. — Он воин, и притом великий.

— О, — засмеялся Арха, — прямо-таки великий?

Арху боги сшили на славу. Они вложили в него такое воинское бешенство, что в пору было завидовать — где найдёшь того, кто встал бы с ним вровень?

— К сожалению. — Хортиму стало жутко от того, как холодно и прямо говорил отшельник — глаза у него были неживыми. — Говорят, нет в Княжьих горах того, кто способен его одолеть.

— Говорят, кур доят, — Фасольда это задело. — Так болтают про каждого рослого парня в деревне. Твой брат и вправду настолько силён?

— Силён.

— Что же мы тогда про него не слышали?

— Готов поспорить, воевода, — Вигге сверкнул льдистым инеем из-под век, — что ты слышал.

Фасольд не терпел, когда при нём возвышали незнакомых воинов. Тем более, если утверждали, что такому бойцу и сам Фасольд — не противник.

— А сам-то ты что? — рассердился он, хмуря брови. — Храбр ты или труслив, хорошо ли держишь удар? Как мне понять, чего стоят твои рассказы, если я не знаю, чего стоишь ты? Может, ты слаб настолько, что каждого мнишь великим.

Отшельник откинулся назад, расправляя плечи.

— Я не касался оружия уже много лет, хотя и в молодости не слыл первым мечником. Мои кулаки куда слабее кулаков моего брата, но если ты хочешь, чтобы я вышел против тебя на этом мостке — говори.

И Фасольд сказал.

…Хортим думал, что его воевода переносил холод лучше, чем кто-либо. Колодезников сын, выросший в северных фьордах, он приехал в Пустошь наёмником, но вскоре стал доверенным гуратского князя — если не ему, то кому чувствовать себя уверенно в Девятиозёрном городе? Как и полагалось, Фасольд был бос и обнажён по пояс. Он стоял на покачивающемся мостке так же крепко, как и на палубе драккара, и выглядел внушительно и грозно — Малика, Малика, и не побоялась же ты отказать ему при всём дворе… У Фасольда — широкие плечи и грудь, мощные руки, до сих пор не утратившие силы. Хортим знал, что из всей Сокольей дюжины лишь Арха сумел бы одолеть Фасольда, да и то потому, что был младше почти на тридцать лет. Седые волосы лизали воеводе плечи — Фасольд дышал стылым воздухом, выпуская изо рта облачка пара. Казалось, он совсем не испытывал холода, только его кожа, как и у всякого человека, краснела на морозе.

Но кожа Вигге не меняла цвета. Отшельник стоял напротив Фасольда — жилистый и поджарый, чуть ли не обгоняющий воеводу в росте, хотя и уступающий ему в ширине плеч. Вигге не казался болезненным или хрупким: под его рубахой скрывались рубленые мышцы. А когда соперники обошли мосток кругом, будто волки, желающие вцепиться друг другу в глотку, Хортим увидел, что на спине Вигге тоже были ожоги. Смятая, рубцеватая полоса ползла вдоль позвоночника и напоминала скошенный гребень. Позже князь высмотрел длинные шрамы, обрывающиеся повыше середины предплечий — будто кто-то распорол отшельнику руки.

Кто же тебя так, Вигге?

Фасольд нанёс первый удар. Его кулак мог пробить дерево, но когда врезался Вигге в грудь, то даже не заставил его покачнуться. Будто тот был вытесан из камня или… Хортим, вскинув от удивления брови, пытался подобрать нужное слово. Или вырезан из огромной ледяной глыбы. Кровь булькнула в горле Вигге, просочилась изо рта. Утерев губы, отшельник выдохнул из ноздрей струи белого пара. Переступил босыми ступнями по мостку, криво дёрнул уголком губ. А затем метнулся к Фасольду и обхватил его так, что затрещали кости — но воевода был несгибаем и крепок, словно мачта на драккаре. Вигге не смог его повалить, а когда его руки стиснули чужие бока, Хортима ужалила странная мысль: какие длинные у Вигге пальцы, какие тонкокостные, такими бы не соперника молотить, а…

Фасольд отшвырнул соперника одним рывком. Другой бы уже распластался на мостке, беспомощный и оглушённый, но Вигге только потерял равновесие и осел. Поднявшись, распрямил плечи и сощурил глаза, ясные и внимательные. Фасольд перехватил Вигге поперёк туловища, норовя не то переломить пополам, не то сбросить у ног бесполезной грудой. А тот вырвался, потянув Фасольда к земле — напряг мышцы, ударил по хребту и выскользнул огромной, сильной змеёй. Не давая воеводе опомниться, ткнул кулаком в грудину — так, что на виске Фасольда взбухла алая жила. Фасольд тяжело опустил кулаки на плечи Вигге, подминая его под себя, грозя расщепить ему кости, но тот в один прыжок оказался за его спиной — и обвил шею руками.

Воевода вздыбился, освобождаясь — мышцы под кожей Вигге проступили так чётко, словно собирались порваться. Отшельник тут же ослабил хватку и покачнулся, прижимая ладони к лицу, хотя Фасольд больше не нанёс ему ни одного удара. Воевода распрямился и замер — ждал.

Вигге, до этого момента ничем не уступивший Фасольду, рухнул на колени. Его сотряс такой страшный кашель, что мосток заходил ходуном. Кровь хлынула из его горла, залила липовые доски — отшельник царапал по ним укороченными ногтями, и его спина тряслась, будто лист на ветру. Хортим не помнил, как оказался рядом, как вместе с Фасольдом отнял Вигге от земли и как усадил его на крыльцо, накрыв собственной шубой, словно призрачное тепло могло помочь; как Чуеслав Вышатич велел позвать лекаря и как Вигге, едва отойдя от кашля, спокойно и жутко улыбнулся.

— Ни к чему мне твой лекарь, князь. — Зубы у него были багровые. И язык, ворочающийся во рту — багровый. — Не гоняй его зазря.

А потом в его глазах, светлых и холодных, будто древние ледники, мелькнули такие тоска и боль, что стало горестно.