Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть 1

Нареченная Селиной рада, она верит молниям и не боится гроз; да пошлет этим двоим Кабиох всю радость, что отнята у недостойной.

— Я могу встать к печи, — предложила Мелхен. — Если запечь жесткий хлеб с сыром и мелко нарубленным…

— Мя-а-а-а!

— Маршал! Ну сколько можно тебе…

Кот стремился к вожделенной подливе, но не рассчитал: прыжок не достиг цели, а коготь зацепился за салфетку, на которой сушились зимние цветы. Погибая, они осы́пали словно бы набросившего плащ зверя легким розовым пеплом. Черно-белый чихнул и принялся отряхиваться, это было смешно, и все засмеялись.

Валентин читал — впрочем, этот умник читал всегда. При виде Арно он заложил книгу тоненькой серебряной полосой, поднялся и протянул руку.

— Хорошо, что ты здесь, — не стал ходить кругами Арно. — Нужна твоя помощь. Дело скверное и деликатное… Перекусить у тебя найдется, а то я с утра не ужинал?

— Ужин из «Разгульного чижа» доставят к девяти. — Валентин приоткрыл дверь и велел удвоить заказ. — Столько твое дело терпит?

— Оно терпит до ночи. Знаешь, зачем тебя вытащили из Марагоны?

— Нет, но, поскольку там я приносил заметную пользу и твой брат это знает, жду чего-то важного.

— Тебя отправляют за кладом. Как сказочного простофилю… Ты слышал о золоте Ферры?

— Разумеется.

— Сэль Арамона с матерью не только видели клад, но и взяли несколько слитков и серебряную маску. По их словам, золота — целый колодец, но вся беда в том, что тайник им показали выходцы. Точнее, наш Свин и его посмертная жена. Сейчас скажешь, что я пьян и брежу.

— Не скажу. История с исчезновением Арамоны проходила через ведомство супрема, меня довольно подробно расспрашивали о том, что я видел, а из вопросов всегда что-нибудь да вынесешь. Кое-что мне известно и от отца, и оно неплохо согласуется с твоим рассказом: Свина вполне могли забрать выходцы. Еще что-нибудь о кладе Манлия известно?

— Он спрятан в подвале, а наверху покончила с собой какая-то дама.

— О даме меня уже спрашивали, хоть и не вдаваясь в подробности. К сожалению, я не смог припомнить подходящего по времени самоубийства. Возможно, имеет смысл начать с помещения.

— Селина расскажет, что сможет вспомнить. Понимаешь, Свин подарил этот клад ей.

— Очень удачно. Если она на правах хозяйки даст нам разрешение, мы сможем войти, но место, похоже, придется искать самим. В самом деле сказка, но бывают и более безнадежные поручения. У нас еще полчаса, мы вполне можем обсудить твое деликатное дело. С кем ты дерешься?

— Все гораздо хуже…

Объяснять Арно учили и научили родственнички, не терпевшие «э-э-э… бе-е… этот самый, который»; Спрут же, хоть после Мельникова луга и перестал кусаться, был немногим лучше Ли, так что рассказ Арно продумал по дороге. Вышло коротко и по существу. Придд, во всяком случае, задумался, ничего не уточняя и сведя брови на переносице. Арно однокорытника не торопил: чем больше Зараза отыщет в плане прорех, тем легче будет, когда дойдет до дела.

— Значит, — Валентин вновь глядел прямо, — Гизелла фок Дахе воспользовалась дружбой собственного отца с домоправителем? При этом она знала, что вдова органиста привечает аконских «висельников», хотя здесь их, видимо, зовут иначе. Кроме того, в день налета девица сказалась больной.

— Да, только что об этом теперь говорить?!

— Арно, если ты ничего не перепутал, предоставь сию особу ее участи. Я понимаю, какое впечатление производит хрупкая одинокая женщина в окружении стражи, — этим приемом драматурги беззастенчиво пользуются со времен Иссерциала, но Гизелла фок Дахе — не Элкимена и не плясунья-монахиня.

— Она дурочка, — охотно согласился Арно, — злющая, но это пройдет. Я же говорил, что отвезу ее к матери.

— Графиня Савиньяк достойна восхищения, но здесь, поверь мне, она бессильна. Эта девица переступила грань между человеком и тварью.

— Ты же ее не видел… Тоже мне «тварь», девчонка с белой ленточкой! Дело в мерзавце, который ее покорил, ну и в балладах, куда же без них! Девушки любят разбойников, над этим еще Веннен смеялся.

— Тогда назови книжного разбойника, который просто хотел денег. Много и сразу. У того же Дидериха всё первое действие, а иногда и второе, будущего разбойника изгоняют, несправедливо лишают наследства, проклинают, оговаривают. У несчастного не остается выхода, он уходит в лес, но и там стариков с женщинами не режет. Мне порой кажется, что разбойники Дидериха вообще кушали веточки…

— Валентин, мы не о том! Для капитана я и пальцем не шевельнул бы, даже если б передо мной на колени встали.

— Так девица перед Проэмперадором и встала. После чего попыталась прислать ему голову, как она полагала, возлюбленной. Взгляни на это с другой стороны. Что ты скажешь, если невеста убитого солдата, чтобы отплатить спасенной тобой Гизелле, подожжет дом ее отца, а потом проберется в Старую Придду и зарежет твою мать?

— Чушь!

— Да, причем по двум причинам. Во-первых, увезти девицу фок Дахе ты не сможешь, во-вторых, она любит только себя. Соответственно, убив ее отца, больно ей не сделать. Она, похоже, сама его почти убила.

Полковник за какие-то четверть часа и впрямь превратился в привидение, но что поделать, если в девичью головку вмещается только одно горе?

— То есть ты отказываешься?

— В данном случае. На земле и так слишком много гадюк.

— Хорошо, я все сделаю один. Надеюсь, ты не донесешь.

— Нет, разумеется. Впрочем, не думаю, что будет на что доносить, и уж точно это не помешает мне накормить тебя ужином. Если ты, разумеется, станешь теперь ужинать.

— Стану, кляча твоя несусветная!.. Проклятье, я же рассчитывал на твои таланты. Ну не умею я письма подделывать! Ладно, приказ будет устным, а мою физиономию не спутаешь… Только ты, выцарапывая Алву, вряд ли думал о тех, кого при этом убьют. И выспрашивать у тех, кто тебе доверял, тоже не стеснялся. Ты — молодец, Гизелла — дура, но вели-то вы себя одинаково.

— Передергиваешь.

Придд и не думал закипать, Арно тоже не злился — просто было горько, что друг, а Валентин успел стать именно другом, отказывает в помощи. Не из страха, потому что не согласен, и его с этого несогласия не своротить.

— У меня была сестра. — Спрут подвинул кувшин с рябиновыми ветками и принялся собирать разложенные книги. — Если не трудно, положи вот это на бюро… Однажды она убила — видимо, из любви, как она ее понимала; семья ее защитила, и началась ненависть. Габриэла не желала ненавидеть себя и потому возненавидела нас. Смерть родителей сделала ее счастливой почти на месяц, потом ей захотелось большего. В конце концов сестра убила снова. Этого не доказать, но я не сомневаюсь, что графа Гирке утопила она. Меня Габриэла не трогала лишь потому, что ждала, когда я буду счастлив и очень не захочу умирать.