Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть 1

— Сделаем, сударь. Осмелюсь доложить… Негоже вам только со святым отцом. Не по уставу.

— Шварцготвотрум! — Никуда не денешься: Фельсенбургу при особе Бруно шляться без свиты негоже. — Вы, двое, со мной.

Тракт вливался в более или менее широкую улицу, и Руперт, кивнув адрианианцу, просто поехал вперед, надеясь выбраться к рынку. Так и оказалось — обогнули укрывшийся за крепким забором дом и увидели явно торговую площадь. Вороной раздраженно замотал головой: мориску здесь не нравилось, Руппи — тоже.

Местных видно не было, разве что у бесколёсной телеги лежало, сидело и чесалось с полдюжины ничейных псов. Собаки молчали, зато с дальнего конца площади, где клубилась не слишком густая толпа, доносились обрывки каких-то тирад. Голос был один — похоже, кто-то держал речь перед подобием строя. Вылезших к рынку лоуварденцев было больше батальона, но ощутимо меньше полка. Там же сгрудились фуражиры, обозники, артиллеристы и даже кучка рейтар. Охранения бездельники не выставили, но мирной картина не казалась.

— Надо бы послушать. — Брат Орест говорил негромко и быстро. — Для начала.

— Согласен.

Спешиваться Фельсенбург счел излишним. Велев солдатам ждать у собачьей телеги и освободив на всякий случай правую руку, он тронул Морока коленом, и жеребец послушно зашагал к не замечающей пополнения толпе.

Голос, все тот же — сильный, хриплый, низкий, продолжал вещать. Стоящие не так чтобы плотно зеваки перед всадниками расступались, и вскоре Руппи увидел широкую спину, обтянутую синим мундиром конного мушкетерского полка. Человек стоял, чуть наклонившись вперед, иногда он потрясал кулаком и топал ногой. Шляпы оратор не носил, но шитый золотом воротник изобличал офицера.

Речь продолжалась. Первое, что разобрал в словесном потоке Фельсенбург, было «варитская доблесть», вторым прилетел «завет Торстена».

— Слыхали? — спросил не отстававший адрианианец, и Руппи кивнул: вот она, зараза, добралась. Где святой Торстен, там и кит. Собственно, кит был уже здесь. На воткнутом в землю флаге, при котором торчали часовые в мундирах опять-таки конных мушкетеров, тех самых, что, согласно диспозиции, ждали через два дня. А они поторопились — правда, вряд ли всем полком.

— Слева, — шепнул брат Орест, — у домов, с полдесятка верхом. Похоже, пока все.

— Значит, рванули вперед основных сил.

Офицер, знаменщик и конвой — не так уж и много… Но была драка, каких-то офицеров побили. Каких-то или… всех?

Солдаты в строю, если это убожество можно назвать «прекрасным дриксенским строем»; праздношатающиеся и вовсе что хотят, то и делают, зато никого из начальства! Удрали? Попрятались? Под арестом? Мертвы? Как бы то ни было, китовник распинается, и никто его не обрывает.

— У стены, — снова доложил монах, — трупы. Чьи, не разобрать.

Очень может быть — тех, кто не желал слушать о варитском величии, но тебе-то что делать? Удрать можно, никто и не чихнет, а дальше? Курьера — к Бруно, самому — к Рейферу? Наоборот? Привести рейтар — полсуток, не меньше, за это время, если фрошеры с Рауфом не путают, десяток китовников обернется парой батальонов, вот этих самых, внимающих. А если еще и на местных перекинется?

— …вам не дают пустить кровь извечным врагам! Кто не дает? Враг! Враг худший, чем марагские свиньи, и потому сперва мы покончим с ним. Хватит с нас забывших законы неженок и врунов! Только мы! Мы, вариты и потомки варитов…

Отрывистая, с «проглоченными» концами слов речь выдавала уроженца Северной Марагоны — само собой, не марага. Этому перемирие поперек горла и без Марге, так, может, он никакой и не бесноватый, а вроде Плютта? Рвется резать кипрейщиков, да гад Бруно не дает? Но унять крикуна все равно нужно. Унять, а потом образумить солдат.

— Его нужно остановить, — снимает с языка брат Орест. — И желательно немедленно.

— Как? Божьим словом?

— …беспощадность! Запомните, первый наш враг — изменники-лжевариты! Они отказались от своих обычаев! Они предали мечи и зажгли вонючие свечи! Мы очистим Золотые земли от мусора, но сперва очистимся сами. К змею перевязи и бритые морды! К змею — чужие титулы! К змею — кесарскую тухлятину! Кто чист кровью и живет по завету Торстена, тот и прав! Кто прав и силен, тот и вождь! Я уже показал вам, что значит порядок. Теперь вы увидите, что такое победа! Что такое право варита! Я очистил ваш полк от гнили, теперь мы вместе очистим другие полки. Вместе нас много! Вместе мы — дружина, как в прежние золотые времена…

Прежние времена — что от них осталось-то, кроме сказок? Хотя и от сказок бывает прок…

Темные ели Фельсенбурга, летнее солнце, на маминых коленях книга с массивными застежками — «Песнь о златовласой волшебнице Кунигунде» маме подарил отец. Для мамы главное — любовь Кунигунды и Зигмунда, для семилетнего Руппи — бой без щитов…

— Пора! — рычит марагонец. — Даю вам на сборы…

Даешь, говоришь? Ну, спасибо, любезный!

Тычок в конский бок вышел сильнее, чем хотелось. Недовольный Морок ржет, делает лансаду и, удержанный всадником, замирает в двух шагах от крикуна.

— А так ли ты доблестен, чтобы звать за собой? — бросает Руппи в лицо обернувшемуся китовнику. — Как наши предки решали такие вопросы, знаешь? Или сказать?

Мушкетер, надо отдать ему должное, не растерялся, а возликовал. Еще бы, ведь к нему прямо в руки валилось то, чего так не хватало для полного успеха. Затрясти на глазах будущих дружин наглого штабного щенка — это не только доказать свою силу, это окончательно оторвать полк от армии и подчинить себе!

Обведя собравшихся вояк горделивым взглядом, китовник повелительно взмахнул рукой и, расправив плечи, направился к центру площади, всем своим видом показывая, как ему не терпится прикончить соперника.

Эдакой уверенности обзавидовался бы сам Торстен, про сомнения которого сочинили аж пять песен. Одна другой кровавей, к слову сказать.

Фельсенбург, в отличие от варита, не торопился, зачем? Лейтенант спешился, лишь когда противник, остановившись точно посреди лишенного торговцев и покупателей рынка, повернулся и сбросил мундир.

— Мой Врагоруб привык к крови погуще, — объявил он, пробуя сапогом землю, — но и такая выпивка сойдет.

Угрожающе блеснул обнаженный клинок. Руппи вгляделся и присвистнул. Китовник, несомненно, был мушкетером, но вместо положенной по уставу шпаги таскал здоровенный рейтарский палаш с широким клинком и затейливой гардой-корзинкой. Если б не она, Врагоруб сошел бы за меч времен фрошерского Франциска. Шпага Руппи, хоть и боевая, была полегче. И «попроворней». Неплохое преимущество, особенно в сочетании со школой Ринге и уроками Вальдеса, но варитить так варитить, а палаш брата Ореста не уступал капитанскому, разве что «корзина», защищавшая кисть, была другой формы, попроще.