Пол Андерсон - Три сердца и три льва (сборник)

Не знаю. Но знаю, что внезапно мне открылись великолепные ночи и что меня захлестнула волна любви к Джинни, не оставившая места ни для чего другого. А когда много дней спустя мне вспомнилось то, что произошло на высившемся над морем утесе, – это воспоминание было таким же смутным, как и все предыдущие, и я отмахнулся от него, небрежно подумав: забавно, что, получив по башке, я всегда вижу одну и ту же галлюцинацию…

– В итоге, любимая, я узнал, как сильно ты за меня боишься. Когда я сказал, чтобы ты спасалась, ты последовала за мной, не зная, что может произойти…

Она потерлась взъерошенной головой о мое плечо:

– И я узнала то же самое, Стив. Я рада.

Мы ступили на ковер.

– Домой, Джеймс, – сказал я. И когда Джеймс взмыл в воздух, добавил: – Подозреваю, что ты смертельно устала.

– Ну, не особенно. Я еще слишком взвинчена… Нет, черт возьми, слишком счастлива…

Она сжала мою руку:

– Но ты, любимый мой, бедный мой…

– Я чувствую себя прекрасно, – ухмыльнулся я. – Завтра можем встать попозже. Выспимся как следует…

– Мистер Матучек, о чем вы думаете?

– О том же, о чем и вы, миссис Матучек.

Догадываюсь (в лучах луны плохо было видно), что она залилась румянцем.

– Понимаю, и очень хорошо, сэр. Все вышло так, как мы это и предвидели…

Мы вернулись домой. На лето устроились на работу и уволились, когда осенью вновь начались занятия. Ничего особенно серьезного, но, например, когда Джинни забеременела, нам пришлось продать ковер. За эти два года семейной жизни с нами не происходило ничего экстраординарного.

А потом сиделка подвела меня к кровати, на которой лежала моя любимая. Ее лицо, всегда такое румяное, сейчас было белым от перенесенных страданий. Волосы огненным пламенем разбросаны по подушке, а зеленые глаза никогда еще не сияли так ярко.

Я наклонился и поцеловал ее так нежно, как только мог.

– Эй, ты… – прошептала она.

– Как ты себя чувствуешь? – единственное, что пришло мне в голову.

– Прекрасно. – Она рассмеялась, а потом принялась меня рассматривать. – А вот ты выглядишь так, будто вся эта чушь имеет под собой основания.

Действительно, многие акушеры во время родов укладывают отца в постель. Но наш врач следовал наиболее распространенному мнению, что максимум симпатической помощи жене я оказываю, когда потею в приемной. За последние месяцы я с таким остервенением изучал все относящееся к этому вопросу, что стал чуть ли не специалистом. Первые роды для такой высокой и худощавой женщины, как Джинни, должны быть трудными. Она восприняла это со своим обычным хладнокровием. В предсказании обратила внимание только на то место, где руны указывали пол ребенка, ибо, зная его, мы не опростоволосимся с выбором имени.

– Как тебе наша дочка? – спросила она.

– Она великолепна.

– Лжец! – Она тихо рассмеялась. – Еще не было на свете мужчины, не ужаснувшегося, когда ему сказали, что теперь он должен именоваться отцом сморщенного комка красного мяса. – Ее рука потянулась к моей. – Но она еще станет красивой, Стив. Она такая беспомощная. Для нас она самая прекрасная на свете!

Я сказал себе, что не стоит орать прямо здесь, в палате полно матерей.

Спасла меня нянька:

– Я думаю, вам лучше пока оставить вашу жену в покое, мистер Матучек. И доктор Акман предпочел бы побыстрее разобраться с делами. Ему пора домой…

Доктор ждал меня в помещении записи новорожденных. Я вошел, звуконепроницаемая дверь захлопнулась, и нянька запечатала ее, оттиснув на воске звезду Давида. Это была современная больница, здесь принимались все положенные меры предосторожности.

Томас Акман был седой угловатый человек шести футов росту. Он напоминал собой скалу. Я заметил, что под украшенным знаками зодиака халатом медика на нем были белые парусиновые брюки и рубашка без галстука. Не считая, конечно, амулета.

Мы пожали руки друг другу.

– Все идет хорошо, – заверил он. – Получены результаты лабораторных анализов. Как вы понимаете, поскольку в роду матери не было человекозверей, ваши дети не станут прирожденными волками-оборотнями. Но так как девочка унаследовала от вас комплекс рецессивных генов, она будет легко поддаваться заклинаниям трансформации. Это – определенное преимущество, особенно если она, подобно матери, изберет профессию волшебницы. Но это не означает, что не следует принимать некоторых предосторожностей. По сравнению с другими она будет более уязвима для сверхъестественных влияний.

Я кивнул. Мы с Джинни наверняка неподобающе часто принимали участие во всех нежелательных для нас приключениях.

– Выдайте ее замуж за подходящего человека, – пошутил Акман, – и ваши внуки будут волками-оборотнями!

– Если она окажется похожей на мою старуху, – сказал я, – то, Боже, помоги тому бедняге, которого мы заставим на ней жениться. – Говоря это, я чувствовал себя полнейшим идиотом. – Послушайте, доктор, мы оба устали. Давайте оформим документы новорожденной и покончим с этим…

– Согласен.

Он сел за стол.

На пергаменте уже были написаны имена родителей, дата рождения и официальный порядковый номер, под которым ребенок числился среди других новорожденных.

– Как вы решили ее назвать?

– Валерия!

– Что ж, я предполагал, что ваша жена выберет что-то вроде этого. Это ее идея? А второе имя?

– Э-э… Мэри. Мое решение, в честь моей матери…

Я понял, что снова бормочу чушь.

– Хорошая мысль. Если ей не понравится причудливое «Валерия», она будет называть себя вторым именем. Хотя подозреваю, что ей понравится.

Он сунул пергамент в машинку, впечатал оставшиеся сведения. Вздохнув, передал документ мне (при этом просыпал на него пепел из пепельницы) и очень торжественно сложил пополам первичное свидетельство с отпечатками пальцев моей дочери.

– А подлинное имя?

– Виктрикс.

– Как-как?

– Это имя всегда нравилось Джинни…

Валерия Виктрикс. Последний римский легион в Британии. Последняя сила, противостоящая Хаосу, как сказала Джинни в одну из тех редких минут, когда была совершенно серьезна.

Акман пожал плечами:

– Ну, не думаю, чтобы девочка когда-нибудь назвала себя так.

– Надеюсь, что не назовет никогда.

Акман окунул орлиное перо в чернила, сделанные из дубовых орешков.

– Во имя птицы, олицетворяющей твою родину, и древа Молнии, – он возвысил голос, – под их и Божьей защитой, дитя сего дня, да будет твое подлинное имя, известное на всей земле лишь твоим родителям, твоему врачу и тебе самой, когда ты достигнешь совершеннолетия, – Виктрикс. И пусть оно принесет тебе добрую славу и счастье. И носи его, пока не истекут отведенные тебе годы… Амен!

Он вписал имя, присыпал доставленным из Галилеи песком и снова встал: