Анна Одина - Всадник

– Ай да Апеллес, – пробормотал всадник, – какая разносторонняя личность: сам по себе придумал карту Таро [47], да еще в опережение событий. Посмотрим, не подведет ли его медзунамская кисточка.

Однако созидатель чего-то ждал, и вскоре стало ясно, что ожидание ему прискучило. Нарисованную башню он без всякого пиетета выбросил в снег. Книга уехала в седельной суме, и даже способной занять его внимание наружной дворцовой охраны не было видно – она находилась возле ограды, а ограду он уже миновал. Тогда всадник сложил за спиной руки и прогулочным шагом отправился по засыпанной снегом дорожке, удивляясь, как снегу в Камарге удается сохранять вид хрустальной крошки. Тут гексенмейстер увидел следы небольшого животного. Всмотревшись, он отметил и характерный рисунок – как будто кто-то несколько раз провел по снегу кисточкой.

– Хм, – сказал Делламорте сам себе, – зря они перестали поклоняться Священному горностаю, – и отправился по следу дальше, углубляясь в рощу, спускавшуюся к реке.

Река Кама впадала в Пребесконечный океан, делясь на два рукава (Ка и Ма) и образуя идеальную дельту, словно начерченную Пифагором, сотворив из суши треугольный полуостров, где располагалась священная роща с дворцом. Сюда вели четыре моста – два поблизости от разделения реки и по одному в местах впадения рукавов в океан, прямо на берегу. Река вытекала из горячих источников, зарождавшихся где-то в Ртутном ущелье на востоке, никогда не замерзала и славилась приливной волной – двумя приливными волнами – на Ка и на Ма. Камарг стоял на гранитной основе, в скульптурных берегах текла и Кама, и ударявший в берег прилив шел убийственной волной против течения, сметая все живое и мертвое, что по недоразумению оказывалось в воде или поблизости. Потому-то четыре моста, относящиеся к дворцу, опускали в воду (собрать такой механизм было для гиптов детской задачей) – поднимать или разводить мосты с учетом волны было бесполезно, а жить вовсе без них – неудобно.

Доктор дошел почти до самого моста Джеба, любуясь заснеженными пиниями и магнолиями: они росли на круто уходящем вниз склоне практически параллельно воде незамерзающей Ка. Как деревья держались на скале? Входило ли это чудо в список камаргских чудес? Нам неведомо, а созидателю не важно. Когда его взгляд вернулся от реки, перед ним стояла женщина, странно и безвольно опустив руки вдоль тела, изящно задрапированного пушистым белым мехом. Делламорте немного посмотрел на женщину и обошел ее. Вернувшись в исходную точку, он сказал:

– Надо понимать, ты и есть Хараа-Джеба? Это твой снег, твой мост, твоя половина острова и твой хвост. – Он указал на мех вежливым, но точным жестом.

Женщина опустила глаза и, помолчав, молвила:

– Ты слишком умен, всадник.

– Ты оставляешь следы, ведущие к твоему убежищу. Проще только поставить табличку с надписью «К Священному Горностаю».

Женщина молчала. Всадник помолчал в ответ, а потом поинтересовался:

– Мы что ж, не будем драться насмерть? Ты заманила меня к реке, здесь твоя сила, тебе помогают стены, – он кивнул на рощу, – я не ожидал тебя встретить, а лучшие защитники этого города – неожиданные женщины.

– Нет, – ответила женщина, которой явно было проще вести разговор, отвечая на вопросы. – Я не буду с тобой драться. Ты беспощаден к женщинам, и сил у тебя больше.

– Вот и слава Джузеппе и Гаэтано [48], – констатировал Делламорте и пошел назад, на дорогу.

Хараа-Джеба ожидала чего угодно, но не этого. Ни любопытства, ни опасения; он поворачивается спиной к врагу.

– Ты не хочешь знать, зачем я искала встречи с тобой? – Голос Горностая зазвенел, как звенит он у обиженных недостатком внимания женщин всегда и везде.

– Чтобы заставить не делать то, что я делаю, – ответил сам себе черный доктор уже с дороги. – Это неинтересно.

– Не заставить! – крикнула Джеба и с поистине звериной проворностью догнала Делламорте. – Просить. Пощади Камарг.

Всадник остановился.

– Это уж как получится, – сказал он, для приличия выдержав паузу. – Нет никакой гарантии, что выйдет его… не пощадить. Но с другой стороны, кого тут щадить? – почему-то решил он пояснить. – Ведь не это жалкое население, у которого осталось ровно полторы мысли на всех? Людей, откормивших на своем теле паразитов, стреляющих в собственный народ? И те и другие совершенно никчемны… разве что город я бы сохранил. В назидание будущим архитекторам – чтобы знали, как не надо строить.

Тогда священный горностай Хараа-Джеба бросилась всаднику в ноги.

– Не губи Камарг, созидатель! – взмолилась женщина в белых мехах. – У города великая история, он породил половину колоний материка, даже преславный Рэтлскар, увидев который ты поймешь, что ради одного этого острова можно сохранить его отца – Камарг.

Всадник не стал поднимать женщину с земли, а на лице его появилась странная улыбка.

– Да что ты? – спросил он, округлив глаза. – Рэтлскар, говоришь? А где это? Покажи рукой.

Джеба, приняв его вопрос за чистую монету, принялась рассказывать героическую «Историю обретения Родины» из Полотняной книги, но всадник, предсказуемо заскучав, не стал слушать, обошел ее и вернулся на дорогу.

– Я дам тебе все, что захочешь! – вскричала женщина, догоняя его и хватая за край плаща.

– Оставь это «все» себе и беги домой, – ответил созидатель, – иначе прекрасная молодая богиня последует за ужасной старой привратницей, а я обычно с неохотой убиваю женщин, и мне страшно надоели многозначительные угрозы. Мои.

– Ты ранен. – Как всегда в таких диалогах, Хараа-Джеба не слушала обращенных к ней речей, а продолжала говорить о своем. Она коснулась скулы всадника (он дернулся) и потянулась к его запястью (он аккуратно отвел руку). – Я вылечу тебя, иначе тебе не победить Онэргапа. Помогу покинуть город тайно, по реке…

Всадник вежливо отошел на полшага назад.

– Ты не слышишь, что тебе говорят, горностай, – констатировал он, надел взявшуюся ниоткуда маску и накинул капюшон. – Так и оставайся горностаем: ты не нужна ни мне, ни городу.

Делламорте пошел прочь, не глядя более на изящного белого зверька, оставшегося, сгорбившись мостиком, сидеть на дороге. И вовремя – близилось время действия.

В ночь, когда доктор Делламорте разрушил библиотеку Камарга, Апеллес должен был выйти на внеочередное дежурство. Лейб-гвардия состояла из уже встречавшихся нам крылатых лучников, прæторов, которых всегда было четырнадцать: новый крылатый охранник появлялся под началом блистательного Джонара сед Казила только тогда, когда умирал один из прежних. Продолжительность жизни и необходимость смерти лучников ничем не определялись, и жили они куда дольше обычного горожанина. Но все-таки время, беспристрастный жнец, не преминуло несколько раз полоснуть своим серпом и по гвардейцам, и по истечении ста тринадцати лет оставался лишь один современник, свидетель и участник происшествий Дня избавления, Апеллес, в тот незапамятный день лично использовавший свой чудесный лук, чтобы уничтожить Всадника.