Анна Одина - Всадник

Тем временем Всадник пересекает красноколонный зал с нетронутой крышкой, прикрывающей колодец, исчезает из виду вовсе, минуя дежурного циклопа, и выходит на белокаменную террасу, глядящую на океан. Она далеко выдается над мятежными водами – с этой террасы местоблюстители часто обозревали лазурные владения Камарга. Терраса эта не огорожена, ибо служит символом неограниченной власти метрополии, власти, простирающейся до горизонта и дальше. Черный доктор доходит до края ее и делает шаг вперед, в воздух, в иссиня-черное пространство океанических бурунов… и, разрывая тонкую белую бумагу, на которой нарисован план Апеллеса, вступает в колыбель, где сидят местоблюстители.

До гибели Камарга остается совсем мало времени, и все замирают – как замерзшие.

…На темный океан тихо падал снег, на дне монструозной колыбели возле прорванной картинки стоял гексенмейстер, выражение его лица под маской не читалось, ему было за что мстить Камаргу, и он уже загубил в этом городе не одну душу – а остановить его никто так и не смог. Неприятнее всего в его облике были глаза: темный взгляд как будто ощупывал каждого местоблюстителя, но в этой тьме горел острый синий огонек, и сидевшие на подушках люди чувствовали себя так, будто содержимое их голов перебирала холодная рука. Рядом с Всадником располагался державший лук на боевом взводе Апеллес, медленно, как раскручивающаяся пружина, поворачивавшийся по кругу и готовый поразить любого местоблюстителя или кого-нибудь из товарищей, витавших по периметру… как положено – спиной к происходящему. Вооружен был Джонар, но в Колыбели его оружие покоилось за спиной (лук) и в ножнах (меч).

– Он пришел, – прошептал Джонар с благоговейной радостью умалишенного, и эта фраза, пробежав эхом по устам местоблюстителей, двинулась дальше, распространяясь во все края воды и земли.

– Я пришел, – подтвердил гексенмейстер.

– Ты знаешь, Всадник, – сказал Джонар медленно, – я всегда мечтал быть заклинателем, но отец настоял, чтоб я стал воином. Он всегда хотел видеть меня великим визирем, командиром над всею военной мощью Камарга. Думаю, он бы гордился мною. Я выхватывал меч из ножен быстрее всех, кто учился со мной. Но вместе с этим я учился и науке волшбы.

Делламорте молча слушал.

– И поэтому я хотел лишь одно спросить у тебя, – продолжал Джонар, неспешно передвигая пальцы по поясу, – как ты прошел заклинателей? Почему этот болван Караан Дзинда даже не постарался остановить тебя?

– Я показал им мастерство Пустой минуты, – отвечал гексенмейстер. – Они видели меня, но за минуту до этого.

– Я так и знал, – проговорил Джонар, опуская глаза. – Я узнал это заклятие! – И не успели местоблюстители перевести глаза, как он со скоростью пикирующего сокола выхватил меч – старинный, гиптской работы – и атаковал Делламорте.

Делламорте парировал столь же быстро, и Торн с пугающей радостью вначале разрубил пополам меч великого визиря, а затем, не останавливаясь, вспорол и его самого.

– Жаль, стрекоза, – прокомментировал магистр с мрачным удовлетворением, – что ты не узнал заклятие Пустой секунды .

Джонар сед Казил, блестящий визирь и царедворец, радужная нить, связывавшая прошлое Камарга с настоящим, дворец с городом, наследие тарна с Высоким советом, Джонар, приведший Всадника сюда сто тринадцать лет назад и провожавший его в никуда в Бархатном порту, тот самый Джонар, что возглавил его расстрел, с восторгом и любопытством опустил голову, разглядывая собственные руки, придерживавшие рассеченную плоть.

Внутренности у него оказались прозрачными, блестящими и разноцветными, как обкатанные морем стекляшки. Крылья на спине визиря опустились.

– Стрекоза улетел, – сказал Джонар, улыбнулся ангелом, вспыхнул жидким пламенем и, расплескавшись горящими языками огня по дну колыбели, вознесся вверх.

Небо приготовилось проясниться окончательно.

Мы уже упоминали, что камаргитами правила военная аристократия. Не были исключением и люди, состоявшие в Высоком совете. Колыбель наполнилась звоном оружия, криками ужаса и хаосом. Липкий огонь, звон оружия, стрелы Апеллеса, поражавшие охрану, пока та перестраивалась на ходу, пытаясь уязвить бунтовщиков и не задеть членов совета, все смешалось в такую кучу, что мы не будем пытаться разложить ее на красивые выпады, блоки и passado . Мы знаем, что всадник действовал быстро и эффективно, не тратя ни времени, ни дыхания на драматизм. В Апеллесе он нашел родственную душу: великий камаргский художник и лучник заряжал и стрелял, заряжал и стрелял, при необходимости добавляя наконечником еще не выпущенной стрелы в ближнем бою.

Вскоре все было кончено. Небосвод, светлевший по мере гибели каждого следующего лучника, посинел окончательно, в колыбели оставались Апеллес и Делламорте, а вокруг них царила смерть: трупы, полыхающие очаги пламени, островки огня вокруг на воде.

Оба заговорщика были ранены, один из них – тяжело и неоднократно (Апеллес вступил в эту войну позже и был целее), и оба знали, что это только начало. У всадника все получилось – сейчас небо сделается светлым, как днем, и настанет время для главной битвы.

– Я всегда их ненавидел, – сказал художник с отвращением. – Если б ты не появился, я бы и сам когда-нибудь начал здесь стрелять. И наплевать, что первым унесся бы туда. Кого-нибудь прихватил бы.

Он указал глазами наверх.

– Мгм, – ответил Всадник, усилием мысли сбивавший огонь в океан, потому что ему не нравилось находиться в горящей колыбели второй раз.

– Он не выходит, – сказал Апеллес встревоженно.

– Ничего, выйдет, – ответил гексенмейстер, бросив безмятежный взгляд наверх.

– Он ждет меня! – догадался Апеллес.

– Не дождется, – отрезал созидатель. Он начинал уставать и от своего компаньона, и от вынужденного промедления.

– Ты должен меня убить, – осенило Апеллеса. – Тогда ты убьешь одной стрелой двух рыб: отомстишь за День избавления и вызовешь Онэргапа.

– Апеллес… – Всадник снял маску и посмотрел на художника. – Поезжай-ка ты… в дом гетер под городскую нашу стену. Иди подобру-поздорову в город, в Монастырский переулок. Там, в доме под странной вывеской «Травы живые, сухие, стеклянные и иноземные», ты найдешь жеребца, гипта по имени Ниегуаллат[э]мар и прозвищу Танкредо и доброго трактирщика Эзру. – Апеллес смотрел на созидателя с ненавистью. Тогда тот добавил уважительно: – Но если тебе очень хочется, можешь убить себя сам.

– Я помогу тебе биться с Онэргапом, – уверенно сказал Апеллес, неимоверным усилием воли запретив себе оскорбляться словам Всадника.

– Ты не можешь биться со своим небесным покровителем, – возразил Делламорте. – Стрелы не полетят вверх, или случится еще что-нибудь символическое. Ты будешь путаться у меня под ногами и погибнешь просто за компанию.