Вук Задунайский - Балканский венец

Коснулась Симонис волос его, что начала уже серебрить седина, и ответила:

– О нет, возлюбленный мой король, теперь связаны мы еще сильнее, чем прежде. Ты связан долгом своим и престолом. А ежели будешь поступать так, как хочешь, – опять падет на тебя проклятие, как пало на отца твоего. Возненавидит тебя сын, а ты – его. Да и как могу я стать женой тебе – я, твоя мачеха? Что люди скажут? Меня же зовут те, кто переступил последний порог и ушел туда, откуда не возвращаются. Не быть мне твоей королевой. Но нельзя тебе оставаться одному. Когда была я в Константинополе в последний раз – помнишь ли нашу встречу? – видела я во дворце базилевсовом девочку, настоящего ангела, походила она на меня, какой была я когда-то. Имя ей Мария, она дочь Иоанна Комнина, брата моего двоюродного, деспота Македонского. Тогда была она совсем еще ребенком, но скоро станет юной девушкой. Будет она тебе хорошей женой. Возьми ее, только поспеши, а то выдадут за хана какого-нибудь.

– Так и отдаст мне ее семейство твое! – усмехнулся король.

– А не отдаст – так явись под стены с мечом да потребуй. Не впервой.

Чем дольше смотрелась она в эти глаза, тем тверже знала, что уйти для нее значило умереть, но тем сильнее звал ее неизъяснимый долг. Когда под утро король погрузился в сон и разжал объятия, тихо ускользнула она из дворца, села в седло и в сопровождении двух служанок покинула столицу, благо все было приготовлено загодя. Вскорости королева сербская приняла постриг в монастыре Грачаница, ктитором которого был супруг ее, и не покидала его до самой смерти. Слал король к ней гонцов – но она не читала посланий его, сам приехал – но не вышла она к нему. Ибо любила. Говорили в народе, что околдовала мачеха пасынка своего, король не слушал ничего, целые дни проводил в храме Грачаницы, но все было напрасно.

Исполнилось ей в те поры немногим более тридцати. Часто бывает так, что в эти годы достигают женщины истинной красоты и зрелости. Так было и с ней, но жизнь ее уже была закончена, ибо началась слишком рано, да и скакала она по слишком крутым холмам на слишком горячих конях. Милосердно погубили инокиню, что была некогда дочерью базилевса византийского и королевой сербской, холодные зимы да снег на вершинах горных – она никак не могла привыкнуть к ним и все время мерзла да мучилась приступами кашля. На удивление спокойно принимала она болезни свои, и почти незаметно случилось с ней то, что уже было единожды во время родов, – Она как бы посмотрела на себя со стороны и испытала от того большое облегчение. Она и прежде верила, что со смертью не кончится земной Ее путь, и теперь рада была тому, что смогла наконец узреть сию истину воочию. Безучастно смотрела Она, как одевали и отпевали скромную инокиню, как клали ее в уготовленную для нее загодя могилу – подле мужа ее. Ни грусти, ни тревоги, ни сожаления не было в Ней. Судьба тела сего, которое по чьему-то высшему попущению приняли за ангельское, попутав с душой, мало Ее волновала.

Влекло Ее иное. Она смотрела на небо и горы, на храмы и на людей – и Ей не хотелось покидать их. В горный край пришла весна. Со всех сторон долины, где стоял монастырь, пронзали небо горы, поросшие вековыми лесами, не знавшими еще топора. Скалы то проваливались величественными ущельями, то перетекали в холмы, поросшие зелеными травами, на коих, будто капли крови, алели маки. Холмы сменялись плодородными долинами, перерезанными руслами звонких горных речек. И опять их сменяли горы, склоны которых усыпали подобно снегу лепестки дикой сливы. Все цвело и играло, и преисполнилась Она покоя.

Она частенько гуляла по округе. Нравилось Ей наблюдать за людьми – вон пастухи погнали стадо свое на водопой, вон женщины идут с полными корзинами яблок, вон дети… Детей Она особенно любила и часами могла смотреть, как играют они и дурачатся. А если дети забегали вдруг на высокий обрыв и, заигравшись, ступали на самый край его, Она отводила их от края. Они не видали Ее, но чувство радости, которое испытывали при Ее появлении, запоминали и не забывали уж потом.

«Не иначе, ангел-хранитель помогает нам», – говорили жители окрестных деревень. Но видеть они Ее тоже не видели. Только однажды местный кузнец, перебрав шливовицы на свадьбе, узрел на винограднике то ли ангела, то ли царицу небесную в адамантовом уборе, всю светящуюся во тьме, но никто ему не поверил – с пьяных глаз и не такое увидишь. И еще раз было: увидала Симонис совсем маленькая девочка – она заблудилась в лесу зимой. Смеркалось в те поры рано, а волки в тот год подходили прямо к селениям, потому взяла Симонис ее за руку и вывела из лесу. Девочка потом рассказала в деревне про ангела, но все решили, что вышло так оттого, что дети часто придумывают. Однако же про ангела не забыли.

Порой думала Она о Стефане, все не могла забыть его – вот каков он, брак небесный! Вспоминалась Ей часто последняя их встреча пред тем, как бежала она из Призрена. Лежал он на спине, перебирая рукой волосы ее, раскидавшиеся повсюду, – все такие же длинные и сияющие, – и рассказывал:

– Было это в ночь после того, как приходила ты ко мне в обитель Пантократора. Душа моя так возрадовалась, вознеслась в такие выси заоблачные, что, будь у меня глаза, зарыдал бы я от счастья. Но тут мне привиделось…

– Что привиделось тебе, любимый?

– Как будто во сне… Вижу, хоть и незрячий, что предо мной старец стоит…. Не сразу, но признал я его – это ж был святой Савва, покровитель рода нашего! «Что, страдалец, – сказал он мне, а в длани правой держал что-то, – намучился? Иль нет еще?» Открыл он предо мной длань, а на ней…

– На ней глаза твои, смотрят на тебя, да?

– Откуда ты знаешь?

– А потом сказал старец: «Не скорби, Стефане! Вот на длани моей твои очи. Я верну их тебе, коли будет путь твой прям».

– Господи! Откуда?! Да, он так сказал – и протянул глаза мне на ладони. Едва я взял их в руку свою, как осенил он лицо мое крестным знамением, коснулся глазниц и произнес: «Господь наш, даровавший очи слепому от рождения, дарует и твоим очам первоначальное зрение!» Тут очнулся я ото сна и увидал, что сижу в храме, на скамье, а вокруг меня лампады еле теплятся – но показались они мне тогда, после тьмы непроглядной, ярче солнца. По неизреченному милосердию Божию глаза мои вернулись ко мне, стал я видеть, как и прежде, но не показал это никому. Но ты откуда могла узнать про то?

– Я видела сон, просто сон…

Не было таких сербов, что не знали бы про святого Савву. Был он младшим из сыновей великого князя Стефана Немани, основателя рода Неманичей, имя ему тогда было Ростислав или просто Растко. Должен был он умереть во младенчестве, ибо родился слабым и прежде срока, но отец его, как говорили, вымолил сына. И многое ждало его впереди: мог сын княжеский занять престол отцовский и ублажать душу правлением справедливым, мог он стать воином великим и насаждать волю свою повсюду силой мышц своих, мог любить женщин и иметь многих детей от них. Но нежданно для всех покинул Растко отчий дом и объявился на Афоне, где принял постриг под именем Саввы. Разгневался тогда на него отец, великий князь сербский, сильно разгневался. И никто в те поры не понял поступок молодого княжича. Да и о проклятии тогда не ведал никто.